Попытка личного контакта успехом не увенчалась. Мы прокатились на «Ниве» по улице, перпендикуляром выходящей к дому Элен — той самой, на которой меня прихватили кабинетные. Близко подъезжать не стали — полковнику было достаточно бросить один цепкий взгляд на местопроживание объекта предстоящей встречи, чтобы сделать соответствующие выводы.
— Езжай дальше, Саша, заворачивать не надо, — распорядился он и с некоторой озадаченностью в голосе вынужден был констатировать:
— А ты действительно популярная личность! Вон она, мышка-«наружка». Ушки так и торчат! Такие огромные серые ухи, покрытые густой шерстью. Пасут, значитца… Имеют, значит, надежду, что ты, дурачок, все бросишь и попрешься общаться со своей подружкой. Ага…
— Ну вот видите, — с тщательно скрываемым удовлетворением заметил я. — А вы говорите — дискеты. Я им нужен!
— Понятно, что ты, — буркнул полковник. — Только вот за каким дряблым пенисом ты им нужен? А? Ну те, что продать тебя хотели Асланбековым, — с теми все ясно. Мотив вполне уважительный и все объясняющий — деньги. А эти — что?
— Может, за какие-то старые грехи? — неуверенно предположил я; — Не забудьте, я какое-то время был в федеральном розыске. Если выяснилось, что я не умер, а совсем наоборот, они могут заинтересоваться…
— Плевать им на твои старые грехи! — убежденно воскликнул полковник. — Если ты не забыл, я в этой конторе двадцать лет оттрубил, знаю, что их может интересовать, а что — нет… Нет, единственный вывод, который напрашивается в данном случае, — Ахсалтаков. Кажется мне, что ты поторопился посетить свой дом. Не надо было спешить. Как бы нам всем гуртом не пожать плоды твоего индивидуального ратного труда…
Неподалеку от усадьбы тети Маши, моей домохозяйки, тоже торчала машина «наружки» — мы на всякий случай и туда прокатились в надежде пообщаться с Поликарпычем. По этому поводу полковник быстренько выработал совершенно определенное мнение, которое ставило все на свои места и камня на камне не оставляло от моих таинственных приключенческих домыслов. Дядя Толя считал, что я совершил непростительную глупость, напав на перевалочную базу коридорной группировки, нагло расположившуюся в моем собственном доме. Спугнул супостатов, упустил Аюба. Теперь Ахсалтаков знает, что я жив. Более того, теперь он имеет все основания подозревать, что кое-кто из моей команды тоже не совсем помер.
— Он через свои каналы заказал тебя фээсбэшникам. — Таков был приговор полковника. — Отсюда и вся эта свистопляска. Они за малым тебя не взяли — кабинетные твои жадные вмешались не вовремя. Но гляди — надежду питают. «Наружка» сидит до сих пор. А через тебя он надеется выйти на всех нас, кто остался в живых…
Итак, во вторник я, следуя указанию полковника, в очередной раз звонил Элен. Обычно я делал это следующим образом: выходил средь бела дня из «Нивы», что стояла возле воинской части, гулял пару кварталов до ближайшей телефонной будки и несколько раз наворачивал номер, чтобы послушать голос своей бывшей подружки, записанный на автоответчик. Субботу-воскресенье я эту будку не посещал, опасаясь напороться на все того же вредоносного профессора Вовсителье, в понедельник был женский праздник, а в первый рабочий день недели меня ожидал стандартный городской сюрприз. Какие-то вандалы с мясом выдрали телефонную трубку и обгадили всю внутренность будки жидкими экскрементами. От души пожелав этим мерзким созданьям мучительной смерти, я обошел еще два квартала, но действующего таксофона так и не обнаружил — похоже, тут орудовала целая банда каких-то гаденышей.
Вернувшись к воинской части, я заметил у расположенного неподалеку от КПП жилого дома праздно сидящую старушенцию, которая лузгала семечки и слушала портативный радиоприемник. Не питая особых надежд, поинтересовался, откуда здесь можно позвонить.
— Два рубля, — живо отреагировала бабуся. — И звони сколько влезет. Только, значит, не по межгороду! Я буду рядом, посмотрю.
Оказалось, что сия бабушенция и является счастливой обладательницей телефона. Она препроводила меня в свою квартиру на первом этаже, поставила табурет возле телефона в прихожей и уселась напротив на стуле, несмотря на то что я клятвенно обещал по межгороду не звонить ни в коем случае.
Набрав первую цифру номера Элен, я смешался и даже выдернул палец из кружка: трубка очень качественно донесла до моих ушей витиеватые обороты ненормативной лексики, промеж которых очень скупо проскакивали обычные словеса обиходного характера. Речь шла о каком-то контейнере, который кто-то очень нехороший не встретил в положенное время, и о глобальных последствиях, долженствующих обязательно обрушиться на какой-то там к известной матери коллектив. Теперь, как следовало из монолога, автора витиеватостей за контейнер будут активно и многосторонне подвергать интиму какие-то солидные, но недобрые, люди. А нехорошему, что не встретил, пророчили тот же самый интим, только в более изощренных формах — детали сознательно опускаю, потому как мне будет перед вами неудобно, возьмись я перечислять такие сложные пируэты.
— У вас что — параллельный с кем-то? — поинтересовался я у хозяйки, отнимая трубку от уха. — Слышно, как будто в соседней комнате сидит.
— А ну дай! — Бабуся схватила трубку, несколько секунд послушала и вернула ее мне, ощерясь в железнозубой улыбке:
— Это зампотыл Андрюха начпроду Тимохе домой звонит. Ты перегоди пару минут, потом перезвонишь — горластый он дюже.
— Не понял?! — удивился я. — У вас с воинской частью одна линия?
— У нас телефонные кабеля в одном пучке, — компетентно пояснила бабуся. — В смысле нашего дома, части и обоих автопредприятий — всех кабеля в одном пучке, на один распределительный шкаф выходят. Кабель старый, менять его некому. Вот, значит, и землит.
— Чего делает? — не понял я. — Землит?
— Ну, в смысле на землю пробивает, — хитро подмигнула бабка, отчего-то радуясь моей непонятливости. — А потому — сквозной пробой на всех нитках. Двойку крутанул и слушай всех подряд — соседа сверху, мастера с автопредприятия, командира части — да кого хочешь!
— А откуда у вас такие специфические познания? — поневоле заинтересовался я. — «Пробой», «землит» и все такое прочее?
— Так я на войне телефонисткой была, — горделиво подбоченилась бабка. — Четыре года с коммутатором таскалась, связь тянула. Провода перетягала — всю Европу опутать можно. Ну, в бункер рейхсканцелярии не ходила связь налаживать — врать не буду. Но много всякого было. А теперь вот пригодилось — каждый месяц с двадцатого до конца месяца сижу на телефоне и через две минуты двойку набираю.
— Это зачем — через две минуты? — рассеянно спросил я-у меня уже дозревал спонтанно возникший на почве открывшихся обстоятельств план по поводу использования такого вот замечательного свойства старого кабеля. — И почему именно с двадцатого?
— Так получка у них аккурат где-то в это время. — Бабуся потыкала рукой на дверь. — В части-то. Я, значит, на всю пенсию пирожков напеку с картошкой, молока куплю да встану под забором — чтобы с КПП не видали. Ну, ребятня — солдатики в смысле — через забор шастают, берут нарасхват. Магазина-то у них нету — военторги посокращали. А домашнего хочется. Им по восемнадцать рублев дают, старшины половину забирают на мыльно-рыльные, а я, значит, по два целковых за пирожок беру да рупь за стакан молока. Оно и получается: четыре пирожка съел, стакан выпил — как дома побывал. Они ж горячие, с пьыу с жару…
