Стародубовск-Главный — это товарная станция в пригороде со всеми сопутствующими аксессуарами: контейнерными площадками, двумя депо, обширной территорией складов и каких-то непонятных ангаров — детенышей провалившей конверсии. Еще там есть древнее паровозное кладбище и трущобы, именуемые по старой памяти Завокзальной улицей — хотя это и не улица вовсе, а целый район.
Во времена светлого энтузиазма, когда в центровых паханах Союза ходил хитрый грузин Coco, тут была небольшая рабочая слободка: в наспех отстроенных времянках ютились ремонтники, латавшие для Кавфронта паровозы, платформы и колесную базу. После войны ремонтников вывели в расход — много знали, видимо, — слободку обнесли колючкой и заселили урками, вывесив на входе плакат: «Спецкомендатура № 17».
Почему эта самая комендатура имела такой номер (в Стародубовске других комендатур не было), никто не интересовался: со временем институт таких заведений тихо и без торжеств похоронили, колючку растащили фермеры, а население осталось прежним: и по сей день в щитовых деревянных бараках ютятся товарищи, которых чистая публика обычно именует не иначе как «сброд».
Оставив «Ниву» на последней платной автостоянке, Сыч и Мо сошли с асфальта и с километр топали пешком по жидкой грязи: ближе безопасного места для парковки не было, а оставить машину без присмотра на Завокзальной могли только сильно беспечные товарищи, которые вообще не в курсе.
Сыч с Мо были в курсе, кроме того, машина — дополнительный источник информации о её владельце. Делиться информацией о себе в планы наших парней не входило.
Вечерняя Завокзальная здорово напоминала декорации к импортному ужастику про маньяков: кромешная темень, ни единого фонаря, тускло подсвеченные изнутри оконца, залепленные газетами, полное безлюдье — и зловещая тишина, изредка прерываемая кошачьими воплями. Уркаганские тинейджеры и пенсионеры воровского дела по улице томно не прогуливались — вообще никого не было, будто в одночасье все вымерли.
— Готовность номер один, — предупредил Сыч напарника, шагнув к лишенному дверей подъезду первой встреч ной халупы.
— Готов, — флегматично сообщил Мо, хрустнув костяшками пальцев.
В подъезде царил полноценный мрак, щедро напоенный ароматом свежей дрянной браги, приправленным традиционными парашными отдушками. В углу что-то ворочалось и тихо урчало
— Собака, — предположил Сыч, включая заботливо припасенный фонарик — знал, храбрый воин, куда идет.
— Пи-та-ррр-сы, — по слогам вымямлило валявшееся в углу тело в фуфайке, сымитировав слабую попытку лягнуть ногой источник света. — Н-нах-х!
— Ага! — храбрый воин подумал было о возможном использовании тела в качестве источника информации, но тут же отказался от этой идеи. Тело нуждалось во вдумчивой первичной обработке, после которой вполне могло оказаться, что это вовсе не тот источник. — Нет, это нам не надо…
Толкнув первую попавшуюся дверь, которая оказалась незапертой, Сыч шагнул в крохотную прихожку и бегло осмотрелся.
Повезло. В том плане, что в квартирке не бухал отвязный кодлан невоспитанных мужланов, с которыми пришлось бы объясняться на самом примитивном уровне. На крохотной кухоньке хлопотала вполне мирная на вид бабулька с блуждающим взором, следила за процессом в перегонном кубе, пыхтевшем на газовой конфорке. В этой точке жилища концентрация бражного аромата достигала своего апогея.
— Бабу? — управляющая кубом подслеповато уставилась на пришельцев — и сразу стало ясно, что бабулька крепко под градусом. — Пойло?
— Эмм… — Антон не сразу и сообразил, о чем спроси ли. — Нам бы это… Ну, в общем — с кем-нибудь…
— Наташка! — резво крикнула хозяйка, истолковав замешательство незваных гостей в пользу первого вопроса. — Иди — пришли!
— У-тю-тю, халесенький! — мгновенно явившаяся на зов истрепанная особа неопределенного возраста, сладко зевнув, с ходу вцепилась в Мо и поволокла его в комнату. — Ма-алоденький! Кра-асивенький! Сла-аденький!
— Уйди, плохая женщина, — на бесстрастном лице Мо мелькнула брезгливая гримаса. — Руки убери.
— Краси-ивенький! — особа оказалась упорной — на просьбу удалиться не реагировала. — У-сю-сю!
— Совсем уйди, — повторил Мо, не без труда освобождаясь от цепкого захвата. — Ты страшная.
— Сам страшный! — пьяненько обиделась особа. — Сам уйди! Я здесь живу, между прочим!
Мо вопросительно уставился на командира: что делать, вождь? И в самом деле уйти или просто сломать назойливой особе шейные позвонки?
— Нам бы ханки, — поправил ситуацию Сыч. — Че-ни — будь позабористее…
— Пойло, бабу? — ещё раз уточнила бабулька.
— Ханки, ханки, — нетерпеливо прищелкнул пальцами Сыч. — Типа: ширнуться, курнуть, ну, мульку с чего сварганить, если совсем ничего нет…
— Тут нету, — бабулька тотчас же утратила к пришельцам интерес. — Четвертая хата от нас — Васька Шило. Наша — первая, Васькина — четвертая. Раз, два, три — четыре. Дверь обитая. Замок.
— Спасибо, мать, — Антон попятился к выходу, осторожно отпихнув отвергнутую особу, растопырившуюся в прихожке — А че, вообще, так тихо? Люди где?
— Люди? — бабулька задумчиво уставилась на куб.
— Люди-бляди! — выкрикнула особа, боевито сверкнув глазенками. — Харь не глядя
— Люди зенки продрали, похмелились — и на работу, — сообразила бабулька. — Это — кто при делах. Кто не при делах — по хатам тарятся, бухают. Че по улице шмыргать? Вы под утро приходите — все будут.
— И гробы купите! — скандально подбоченилась обиженная особа. — Тут таких не любят!
— Спасибо, мы как-нибудь так, — пробормотал Сыч, минуя порожек. — Пешком постоим…
— Похмелились — и на работу? — оказавшись на улице, переспросил Мо. — А, командир?
— Работа у нас такая, работа наша простая, — хмыкнул Антон, живо вообразив приятную картинку: пара сотен урок, проснувшись и похмелившись, дружно строится перед халупами, получает задачу от местного пахана и строем, чеканя шаг, устремляется к городу. Возможно исполнение походной песни. Или — под барабан. Нет, барабан от падает. Барабан — сленговое наименование «стукача». Барабан — западло.
— Жила б слобода родная, и нету других забот… Четвертая «хата» от первой отличалась отсутствием вони в подъезде, странной чистотой и наличием входной двери. А ещё в подъезде горела лампочка, спрятанная в чистый плафон, и это наводило на определенные мысли.
Не писают, не мусорят, лампу не крадут — значит, уважают. Или боятся.
— И это правильно, — буркнул Антон, обнаружив дверь, аккуратно обитую стареньким, но добротным, без единого пореза дерматином. Рядом с дверью был нормальный звонок. «Глазка», правда, не было, но и звонка с дерматином для тутошнего истеблишмента — за глаза.
— Кого? — отреагировал на звонок дребезжащий голос.
— Шило, — солидно пробасил Антон.
