Капитала, который удалось прихватить с собой благодаря неразумной расточительности некоего Лиховского — ныне усопшего мужа ныне усопшей же сестры Алисы, едва хватило на первичное обустройство и приобретение рабочей базы. А именно: подправили притулившийся на окраине домишко матери Соловья, в котором Ваня поселился со своим семейством; на той же улице, через три двора, приобрели за недорого примерно такую же халупу для Рудина с Алисой, выкупили у муниципалитета никому не потребный и развалившийся от бесхозности государственный питомник (а всего-то питомника было — кусок земли на самом отшибе, без забора даже, три разворованных одноэтажных строения да приспособленная под свалку тренировочная площадка). Оставшиеся две тысячи долларов на семейном совете решили строго хранить в качестве неприкосновенного запаса — на случай внезапных бед, болезней и иных ударов судьбы.
С расселением непарных млекопитающих наши приятели определились просто: ризены и Гриша Толхаев обосновались у Рудиных, а Сашу Маслова, Ингрид и спаниеля Джека взял на себя Ваня Соловей. Впрочем, хитроумный Саша докучал Соловью недолгое время: нашел себе вдову на пять лет старше и теперь полноправным хозяином живет на соседней улице в добротной усадьбе, по сравнению с которой жилища соратников — натуральные курятники.
Вскоре выяснилось, что сохранить «неприкосновенный запас» не получается — обстоятельства суровые, как всегда, вмешались и порушили благие намерения. Вы ведь наверняка знаете, что для нормальных среднестатистических россиян такое вот мелкобуржуазное накопительство — непозволительная роскошь. Трать их, родимые, трать — чего на них смотреть! Живы будем — заработаем…
Через неделю Алиса, прискучив наблюдать, как все вкалывают на реставрации питомника, почувствовала свою острую социальную неполноценность и закатила Рудину истерику. Компьютер ей захотелось, видите ли! Дело в том, что в прошлой жизни Алиса Рудольфовна, хорошо владевшая тремя иностранными языками, весьма сносно зарабатывала техническими переводами и обузой быть не привыкла.
— Да лучше я застрелюсь, чем огорчу свою коханую! — сурово воскликнул Рудин и выдернул из загашника пятьсот баксов.
Алиса взяла подержанный, но вполне приличный 133 ММХ с модемом, подключилась к Интернету по местной разбойной цене — полтора доллара за час! — и принялась трудиться под псевдонимом.
А еще спустя некоторое время веселую компанию опроблемил Гриша Толхаев.
— Хватит прозябать, в задницу! — солидно заявил Григорий Васильевич. — Побаловались — и будя. Посидел я у вас на содержании — теперь моя очередь стол накрывать. Собирайтесь-ка, хлопчики, смотайтесь за деньжатами…
Это его «пробило» в связи с заметным улучшением состояния. Стал помаленьку ползать наш экс-миллионер, перемещаться — колясочку ему захотелось. Да не абы какую, а импортную, желательно «самокат» да со всеми прибамбаса-ми. А черствый, жестокий, бессердечный Пес ни в какую: подожди, говорит, маленько — с питомником разберемся, потом будем думать о твоей коляске. Вот и решил Григорий Васильевич напомнить забывчивым товарищам, кто тут самый главный меценат и доброхот.
Товарищам идея как-то не импонировала — опасно было возвращаться в неласковый родной город и совершать там хоть какие-то телодвижения. Однако Григорий проявил напористость и убедительно аргументировал свои пожелания — он вообще за словом в карман никогда не лез.
На разведку отправили Сашу Маслова — как наиболее неприметного и малоизвестного из компании. Оседлал он самое дорогое (в материальном плане, разумеется), что у них было — «99-ю», непрошено позаимствованную у ныне усопшего мужа ныне усопшей же сестры Алисы, и помчался вдаль, навстречу новым приключениям на известное место.
Ну и ничего хорошего, как вы уже сами наверняка догадались, из этого не вышло. В усадьбе Толхаева, где Саша должен был непременно напороться на личного секретаря Григория Васильевича — некоего Рурика, вовсю проживал какой-то подозрительный типус с физиономией отъявленного мерзавца, а вышеозначенным Руриком даже и не пахло. Типус, вышедший к воротам пообщаться с Сашей, понятливо кивнул, сказал:
— Ща, звякну — поде кочет… — И действительно — позвонил..
Спустя малое время к усадьбе подъехал лучший друг Толхаева — Руслан Саранов (белогорский миллионер тож), со свитой вооруженной, и задушевно этак напутствовал Сашу: а вали-ка ты, друже, обратно, да поживее! И передай своему инвалиду: ежели он вдруг явится сюда или кого пошлет вдругорядь, то его самого либо посланца немедля отловят и передадут в руки заинтересованных товарищей. А у тебя есть пять минут, чтобы убраться — потом самопроизвольно начинается лихорадочная стрельба по площадям…
Саша не глупый — два раза просить не заставил. Убрался. Но недалеко. За городским кругом обнаружил многоопытный ветеран локальных войн слежку за собой и понял, что злонравный друг Григория Васильевича одним только напутствием не ограничился. Масло дважды проверился — «хвост» был достаточно внушительным: две одинаковые «бэшки» пятой модели, содержащие в себе почти отделение круглолицых мальчуганов при оружии. Саша «соскочил» просто и расточительно — на многолюдной заправке посетил супермаркет, вышел с хозяйственного двора, сел на первого попавшегося дальнобойщика и был таков. В общем, подарил транспорт врагу, но спас всех подряд от большущих неприятностей.
— Все они уроды, — без эмоций резюмировал Рудин, заслушав доклад вернувшегося Саши. — Следовало ожидать. Ну и хрен с ними — бог их накажет…
Григорий Васильевич отнесся к известию несколько иначе. Он воспринял случившееся как глубокое личное горе, страшно оскорбился изменой лучшего друга — Саранова — и впал в долгосрочную депрессию.
— Кем я стал?! — теперь такой горестный вопрос можно было слышать ежедневно, с многократной репризой. — О-о-о, кем же я стал?! Я обуза для всех, обуза — мне нет места в этой жизни! Застрелюсь, в задницу! Или зарежусь…
Некоторое время прятали карабины и все колюще-режущие предметы, затем Рудину это надоело, и он поспешил вмешаться в дальнейшее развитие событий. Подготовился соответствующим образом, собрал семейный совет, приняли решение… В один прекрасный день Сергей провел с мучеником вдумчивую беседу, суть которой сводилась к следующему: чушь это все, ты нам нужен, мы тебя любим, помним твою доброту, и хватит дурью маяться — со временем все образуется. А в доказательство нашей тотальной любви и приязни — вот. Хлопнул в ладоши: ап! Двери распахнулись, и Соловей вкатил инвалидную коляску: новенькую, с иголочки, да не какого-нибудь монстра полутонного отечественного, а симпатичную модель фашистского производства. Правда, не «самокат», а механическую — но очень добротную и удобную до чрезвычайности. На «самокат» просто денег не хватило: и механическая обошлась довольно дорого, вдобавок к имевшимся сбережениям пришлось занимать у друга Соловья — некоего Кузи.
Толхаев радовался как ребенок. Освоившись с новыми «ногами» и слегка окрепнув, гонял по улице с крейсерской скоростью, распугивая соседских кур и повергая в панику мирно дремлющих на лавках бабуль.
Таким образом, от мелкобуржуазной «заначки» ничего не осталось. Никого, впрочем, это не огорчило — все были рады, что Гриша наконец-то воспрял духом и почувствовал себя если не полноценным членом общества, то по крайней мере — подчленником или даже околочленом, способным самостоятельно перемещаться и решать какие-то вопросы…
