С утра Наоко звонила ей трижды: сначала хотела убедиться, что дети хорошо спали, потом проверить, что они благополучно добрались до школы, и наконец, чтобы предложить это «кризисное» свидание.
— Круто, что ты смогла сюда подъехать, — сказала Сандрина, поправляя шляпку.
— Издеваешься? Тебе спасибо, что тратишь на меня столько времени.
Подруга улыбнулась, будто пожарный, возникший из пламени. «Не благодарите, это моя работа».
— Есть новости?
— Пройдемся? — Наоко кивком указала на пустынную набережную.
Пару метров они прошли молча, держась под руку. Наконец Наоко заговорила о гнетущем чувстве, о тревоге, с которой никак не могла совладать.
— Забудь об этом, — успокоила ее Сандрина. — Оливье со всем разберется.
— Он ничего не говорит. — Наоко опустила голову. — И никогда не говорил.
— Ты же ничего не хотела знать. Сама же и запрещала ему говорить о работе.
Наоко невольно улыбнулась: Сандрина знала всю их подноготную. И она права, Наоко сама же и возвела эту стену молчания.
— Это нападение наверняка связано с его службой, — продолжала Сандрина. — Он проведет расследование и задержит того гада, который это сделал. Но тебе надо оттуда уехать.
— Я так и сделала. С сегодняшнего дня он меня сменит.
— Сменит?
— Будет присматривать за детьми.
— Значит, сегодня они у меня не останутся? — Сандрина, похоже, огорчилась.
— Нет. Хотя бы в этом мы с ним согласны. Нас не запугать.
— Переночуешь у меня?
— Нет, спасибо. Я нашла отель неподалеку от работы, — сама не зная почему, солгала Наоко. — Сейчас начинаю ни свет ни заря.
— Выходит, ты передаешь факел Оливу и битва продолжается?
— Точно. Мы будем сражаться.
Они подошли к мостику, ведущему к Городку науки и техники на другой стороне канала.
— Может, перекусим? — спросила Сандрина с воодушевлением.
— Нет, я не голодна. Но если хочешь, можем куда-нибудь заскочить.
— Забудь, — бросила подруга разочарованно.
Они прошли под мостом. На берегу по-прежнему не было ни души. В пыльном свете белый камень резко контрастировал с черными водами канала. В этой картине была какая-то слепящая четкость.
— У него нет никаких подозрений?
— Повторяю: он не скажет мне ни слова. Да мы и так месяцами не разговариваем. После этой истории ничего не изменилось.
Сама того не замечая, Сандрина подталкивала ее к воде. Наоко часто ловила ее на этом. Когда они прогуливались, та цеплялась за ее руку и двигалась наискосок, будто краб.
— Положись на него. Он полицейский, это его работа.
— Вот именно.
— Что «вот именно»?
Наоко ответила не сразу. Всю ночь она гнала от себя это предположение. Худшее из всех, но казавшееся самым правдоподобным.
— А что, если это он?
— Что — он? — Не веря своим ушам, Сандрина остановилась.
— Сам пытается меня напугать.
— Рехнулась?
— Взлома не было. Собака не залаяла. Выходит, это был кто-то из своих.
— Зачем ему это?
— Не знаю. Чтобы быть поближе к нам. Вынудить нас объединиться против вымышленного врага.
— Он передумал разводиться?
Наоко не ответила. Пассан ни разу не усомнился в необходимости развода. Что, если в ней говорят ее собственные сомнения? Она сама уже не знала, чего хочет.
— Ты бредишь, — отрезала Сандрина. — Можно подумать, ты забыла, кто такой Олив.
Наоко пошла дальше. Уже то, что она выразила свои опасения вслух, сняло камень с ее души, к тому же на несколько секунд она перестала в них верить. Но затем подозрения нахлынули с новой силой.
— Ведь он полицейский, — сказала она упрямо. — Кроме насилия и принуждения, он ничего не желает знать.
— И что с того?
— Я вот думаю, а что, если он чокнулся после всех этих лет жизни на улице? Я… Я…
Она разрыдалась, снимая напряжение, тяготившее ее с прошлой ночи. Сандрина схватила Наоко за плечи, развернула к себе и обняла.
— Детка, если честно, ты сейчас несешь полную чушь.
Наоко отстранилась, вытерла слезы, и они двинулись дальше по набережной. Светлый камень, темный канал, и Сандрина все так же толкает ее вбок. Ей стало тошно. Вдруг захотелось заснуть, погрузиться в беспамятство.
— Я вот подумала… — пробормотала Наоко. — Когда мы с ним познакомились, вы ведь были вместе?
— Нет. К тому времени мы уже расстались.
— Каким он был с тобой?
— То было всего лишь легкое увлечение. Тут нечего сравнивать. Ты — любовь всей его жизни.
— Нет, все это в прошлом. — Наоко покачала головой.
— Понятно. Но пока все не уладится, вам придется остаться вместе.
Наоко шмыгнула носом, достала бумажный платок и улыбнулась. Несмотря на свою нелепую походку и дерганые жесты, Сандрина обладала основательным здравым смыслом, которого ей самой всегда недоставало. Японок считают холодными и сдержанными, но она неизменно заводилась от самой дикой мысли.
На этот раз она первая обняла Сандрину. Запах мускуса ударил ей в нос, наполнив почти животным ощущением покоя.
— Что бы я без тебя делала…
31
Вот уже два часа Пассан изучал досье «Социальной помощи детству» на Гийара Патрика. В полдень он заехал в бар «Крис-Бель». Вернан привез ему документы, Оливье тут же их пролистал и поспешно ушел. Вернан догнал его, пытаясь вымолить какое-то обещание, а вместо этого получил под дых.
Домчавшись до Нантер-парка, полицейский закрылся у себя в кабинете на четвертом этаже. Сдвинув все папки, свалил их у двери, чтобы никто не беспокоил. Прежде чем погрузиться в историю гермафродита, он поставил кондиционер на охлаждение.
На днях ему звонила Изабель Заккари, чтобы отчитаться по автомастерской в Стэне. На Гийара так ничего и не нашли. Его отпечатки были повсюду, но на самом трупе и на хирургических инструментах, которыми кромсали жертву, их не было. На одежде Гийара не осталось ни следа ее биологических материалов, ничего, что бы связывало его с ритуалом. Ни шприца, ни хлорида калия отыскать не удалось. Пассан никак это не прокомментировал. Он предполагал, что подонок сжег улики в том же костре, в котором сгорел младенец.
Что касается человека, якобы сбежавшего через заднюю дверь, то опровергнуть это утверждение так и не удалось. Задняя дверь действительно существовала. Она не была заперта, и ничьих отпечатков, кроме Гийара, на ней не обнаружили. Достаточно ли этого, чтобы его обвинить? Нет. Слушая Заккари, Пассан не мог избавиться от мысли о нитриловых перчатках. Теперь это действительно была единственная нить, связывавшая убийцу с жертвой.
