Что бы она ни предпринимала, самый ток ее крови следовал силлабическим ритмам древней поэзии. Если раздавался звонок в дверь, ей чудился образ пробуждающейся после зимней спячки реки. Стоило ей подумать о родителях, как ее сердце сжималось от боли, потому что она всегда будет перед ними в неоплатном долгу. Она была шелком. Она была кедром. Она была рисунком на рисовой бумаге…
По правде сказать, до своего бегства в Европу Наоко серьезно увлекалась изучением родной культуры и пропиталась ею насквозь. Пассан засмеялся бы — а может, заплакал, — если бы узнал, что еще до пятнадцати лет она несколько раз прочла «Повесть о Гэндзи» — основополагающее произведение японской литературы, больше двух тысяч страниц, написанных придворной дамой императорского двора эпохи Хэйан в одиннадцатом веке. Он бы сильно удивился, если бы ему стало известно, что свою курсовую работу по искусствоведению она посвятила режиссеру Яманака Садао, в неполных тридцать лет погибшему в Маньчжурии. Пассан и имени-то его никогда не слышал…
Но больше всего он поразился бы, если бы узнал, что она — мастер по кэндзюцу. С одиннадцати лет до совершеннолетия Наоко по настоянию отца, причислявшего себя к роду самураев, шла «путем меча».
Все эти годы она, исполняя его волю, но также отвечая внутренней потребности выделиться из общей массы (ее поколение отвергало всякую связь с прошлым), с головой ушла в изучение культуры своей страны, ее традиций, поэзии. Мысленно она жила в ином времени — жестоком, безжалостном, великолепном. Это было время, когда гейши спали, подкладывал под голову лаковые деревянные подставки, чтобы не испортить прическу. Время, когда люди в первые весенние дни выкапывали молодые стволы сакуры и пересаживали их в кварталы, населенные гейшами. Время, и не такое уж далекое, когда побежденные воины возвращались в страну и слышали: «Как ты мог остаться в живых, если твой командир погиб?»
В восемнадцать лет она выбросила все это из головы — и меч, и традиции, и отца. Не потому, что решила взбунтоваться, о нет. Просто потому, что убедила себя: враг побежден.
Она была свободна. Ни от кого не зависела. Этой победой она была обязана одному-единственному человеку.
Своей тени. Своему двойнику. Своей подруге. Чистому духу по имени Аюми.
77
В детстве Наоко, как и все девочки ее возраста, существовала в самом низу социальной лестницы. Над ней стояли родители, учителя. Над ней возвышался любой человек чуть старше годами, любой представитель мужского пола, даже грудной младенец. Честно говоря, она вообще не представляла себе, кто может находиться еще ниже.
Ее поведение строилось на следовании шаблонам, на исполнении долга, на почтительности перед всем и каждым. Она строго следила за своей речью. Росла, со всех сторон окруженная правилами, ограничениями и обязательствами. Она не говорила, а извинялась. Она не двигалась вперед, а пятилась.
Так было до ее встречи с Аюми. Эта девочка не занимала на иерархической лестнице той или иной ступеньки, потому что отвергала саму идею иерархии. Она скользила пообочь от нее, планировала над ней, наплевав на обычаи и благопристойность.
Аюми была немой. Не глухонемой, а просто немой. Свой физический недостаток она превратила в силу. Даже в Японии к нарушителям спокойствия относятся снисходительнее, если они инвалиды. Кроме того, молчание придавало ее мятежу особую мощь. Ее гнев никогда не выходил на поверхность, он клокотал в недрах души и оттого становился только опаснее.
Аюми не умела говорить, зато научилась производить оглушительный шум.
Как и Наоко, она родилась в зажиточной буржуазной семье. Их жизненный путь казался заданным раз и навсегда. Они должны были выбрать для себя полезную профессию — из области права, медицины или финансов, — но с рождением первого ребенка бросить работу и заняться воспитанием подрастающего поколения. Помимо этого, им предстояло пройти обучение в так называемой «школе образцовых жен», где девочек обучают искусству сервировки стола, правилам этикета, икебане, садовому искусству и чайной церемонии. Все эти навыки, еще недавно вроде бы забытые, к концу 1980-х снова начали возвращаться в общественную жизнь.
С замужеством дело обстояло следующим образом. Существовало несколько возможностей. Если бы родители предпочли классический вариант, то устроили бы дочери «омиай» — брак по сговору. Можно было также обратиться за помощью к накодо — соседке или родственнице, которая слышала, что в какой-то семье есть интересный — и заинтересованный — молодой человек, и организовывала знакомство будущих жениха и невесты. Наконец, имелись клубы знакомств и брачные агентства, отличавшиеся огромным разнообразием, — платные и бесплатные, закрытые и открытые…
Ни Наоко, ни Аюми не горели желанием идти по пути данных традиций. Они охотно смеялись над известной всей Японии комичной историей про невесту, которая виделась с женихом всего один раз, да и то всю встречу просидела с низко опущенными глазами, и в день свадьбы по ошибке подошла не к нему, а к совершенно другому мужчине. Свое будущее они представляли иначе и видели себя в нем победительницами. Они хотели быть самостоятельными, сделать карьеру, сбросить груз предрассудков. Они не собирались прислушиваться к семейным советам и класть жизнь на то, чтобы соблюсти интересы клана. Банальное существование матери семейства, погруженной в пеленки и кастрюли, их совершенно не привлекало. Отличное образование, хорошая работа — и вперед, к вершине. Они современные девушки.
Впрочем, исходные позиции у них были не совсем одинаковыми. Наоко в основном страдала от отцовской власти и надеяться на послабления могла только в одном случае: если оправдает возложенные на нее надежды и докажет, что наделена блестящими способностями к учебе. Аюми жила вдвоем с отцом и пользовалась чуть большей свободой. Тот, овдовев, не помышлял о новом браке и всего себя посвятил воспитанию немой дочери. Их связывали прочные, порой казавшиеся загадочными отношения.
Из них двоих именно Аюми была главной бунтаркой и наставницей Наоко. Во-первых, она обучила подругу языку жестов, чтобы они могли переговариваться в любой обстановке. Во-вторых, объяснила, что подлинный мятеж заключается не в том, чтобы победить соперника, а в том, чтобы исключить его из своего мировосприятия. То есть поступать так, как будто его вообще не существует. Только тогда ты станешь свободной и сможешь понять, чего хочешь на самом деле.
Девочки познакомились в Хёхо Нитэн Ити Рю — школе кэндзюцу, в которой преподавали искусство борьбы, разработанное в семнадцатом веке знаменитым самураем Миямото Мусаси. Школа располагалась на острове Кюсю. Наоко и Аюми вместе с еще несколькими девочками тренировались в Токио, но регулярно ездили к наставнику. Иногда занятия проходили на островке Ютадзима близ Нагасаки.
Под влиянием Аюми Наоко перестала ненавидеть школу, куда ее записал отец, и настроилась на то, чтобы извлечь из пребывания в ней как можно больше пользы. В системе Мусаси принято совершенно особое отношение к дисциплине. Ее адепты не носят никакой обязательной одежды. Посещать уроки можно по желанию. Обычные для боевых искусств строгость и формализм здесь не играют никакой роли. У их учителя не было даже настоящего меча. Он утверждал, что деревянного боккэна более чем достаточно, чтобы освоить «путь ветра».
