— Так ты знал или нет?
— Ну, слыхал что-то в этом роде.
— Твоя сестра не может иметь детей! — Терпению Пассана пришел конец. — И ты утверждаешь, что просто «слыхал что-то в этом роде»?
— Понимаешь, мы, японцы, люди сдержанные…
— Когда она родила Синдзи, тебя это не удивило?
— Меня тогда не было в Токио.
Опять эта манера уходить от прямого ответа.
— Хорошо. Когда тебе сообщили новость, что ты подумал?
— Да я сам тогда лежал в больнице. В специальной клинике. У меня был жуткий отходняк. После передоза…
Оливье наклонился поближе к собеседнику. Пора возвращаться к роли, которую он играет лучше всего.
— Не забывай, кто я, Сигэру, — сказал он и схватил шурина за воротник (здесь этот жест означал примерно то же, что во Франции удар кулаком в морду). — Я пока еще муж твоей сестры и к тому же майор полиции. Так что хватить вешать мне лапшу на уши.
У Сигэру дернулся кадык и глаза вылезли из орбит. Он беспомощно озирался в поисках спасения. Посетители бара начали проявлять признаки беспокойства. Пассан выпустил свою жертву.
— Я подумал, что медики изобрели какой-то новый трюк, — ответил Сигэру, поправляя воротник рубашки от «Лакост». — Мне… Я ведь ничего в этом не понимаю. Меня это не касалось.
Он махнул бармену, требуя еще бутылку пива, и принялся пить прямо из горлышка.
— Правду знает только мать, — признался он, ополовинив бутылку. — Но ее расспрашивать бесполезно. Она ничего тебе не скажет.
Мог бы и не уточнять.
Полицейский тоже приложился к бутылке. В качестве закуски им подали ломтики тушеного тунца, имбирь и нарезанную кружочками хрустящую редиску. В животе у Оливье было пусто, но при одном взгляде на эти сомнительные деликатесы к горлу подкатила тошнота.
Он понимал: чтобы заполучить Сигэру в качестве союзника, он должен открыть перед ним все карты.
— Наоко воспользовалась методикой, запрещенной в Японии и во Франции, но разрешенной в Америке. По-французски она называется «вынашиванием чужого плода». По-английски — «суррогатным материнством». Сегодня этот прием распространен довольно широко. Достаточно набрать в поисковике словосочетание «суррогатная мать»…
Японец вытаращил на него глаза.
— Я полагаю, что суррогатной матерью была Аюми, — заключил Оливье.
Он умолк, давая шурину возможность прийти в себя от изумления. В хирургически ярком свете ламп Пассан мог с ослепительной точностью видеть каждую деталь: капли пота на лбу. Сигару, золотистые блестки на дне бокалов, яркие блики на заполнявшей полки светло-зеленой фарфоровой посуде.
— Когда родился Хироки, ты ведь был в Токио?
Сигэру коротко, словно нехотя, кивнул.
— Ты навещал сестру в роддоме?
— Мать сказала, не стоит.
— Ты меня удивляешь. Дело в том, что в палате рожениц лежала не Наоко, а Аюми.
— Ты говоришь чепуху. — Сигэру неожиданно рассмеялся. — В Японии такого просто не может быть.
— Аюми выносила Синдзи и Хироки. — Пассан схватил его за руку выше локтя. — Не знаю, почему после этого у них с Наоко испортились отношения, но в одном я уверен: она хочет ее убить и забрать себе мальчишек. Врубаешься?
Шурин скинул его руку, снял очки и потер веки. Затем знаком показал бармену, чтобы им принесли саке. На стойке появились два стаканчика и малюсенькая, как из детского сервиза, бутылочка. Оливье позволил собеседнику опрокинуть не один и не два стаканчика и лишь после этого снова заговорил:
— Расскажи мне об Аюми.
— Это было так давно. И я плохо ее знал.
— Ничего, рассказывай, что помнишь. Мне все сгодится.
— Когда им было лет по тринадцать-четырнадцать, они дружили. — Сигэру пожал плечами. — Водой не разольешь.
— Где они познакомились? В школе?
— Нет, не в школе. Они вместе ходили в додзо.
— Наоко занималась боевыми искусствами?
— Кэндзюцу.
— Что-то вроде кэндо?
— Нет, — устало вздохнул Сигэру. — Кэндо придумали в конце девятнадцатого века, в начале эпохи Мэйдзи, когда был введен запрет на ношение меча. А кэндзюцу — древнее искусство. Искусство самураев.
— А в чем разница?
— Кэндзюцу — не спорт. — Сигэру неопределенно помахал рукой. — Это настоящее боевое искусство. Бой без правил, без пощады к противнику. Например, в кэндо выкрикивают название части тела, в которую целятся. В кэндзюцу ничего подобного не делают. Здесь цель — не предупредить противника об угрозе, а убить.
— Настоящим мечом?
— К счастью, нет! — Сигэру расхохотался. — Иначе в школах додзо давно не осталось бы ни одного ученика!
Сыщик чувствовал, как в нем закипает гнев. Он и вообразить не мог, что Наоко занималась древним боевым искусством. Это она-то, которая постоянно твердила о современных японских ценностях и всем своим существованием отвергала традиции. Еще одна тайна.
— Она принадлежала к какой-то особой школе? — недоверчиво спросил он.
Сигэру опустошил еще один стаканчик. На его лице явственно проступало опьянение.
— К школе Миямото Мусаси.
— Самурая?
Пассан хорошо знал историю этого знаменитого японца. Он был ронином — самураем, не имевшим господина. Но еще и художником, каллиграфом и философом. И соответственно, героем бесчисленных легенд, романов и фильмов о воинах.
— Школа называется Хёхо Нитэн Ити Рю, но обычно все говорят просто «школа Нитэн».
— Для человека, который не интересуется боевыми искусствами, ты поразительно хорошо осведомлен.
Сигэру указал бармену на опустевшую бутылку.
— У нас это всякому известно.
Каждый ответ Сигэру словно заставлял Пассана спуститься еще на одну ступеньку в пропасть. Ему не верилось, что Наоко могла увлекаться подобными вещами. Все, что он узнал, не только не согрело душу, но, напротив, окатило ледяным холодом. Он десять лет прожил с незнакомкой.
Подняв стакан, он опрокинул его в горло.
— Канпай,
[33]
— чуть слышно прошептал Сигэру.
Пассан ненавидел саке — эту теплую, сладковатую слабую водку. Но в этот миг еще больше он ненавидел свою бывшую жену. Как бы то ни было, алкоголь принес ему облегчение, словно пары спирта очистили его раны.
— Почему в конце концов они поссорились?
— Аюми — не обычная девушка. — Сигэру нервным жестом поправил на носу очки.
— В каком смысле?
