По большому счету, он не верил ни в один из намеченных пунктов, но демонстрировал терпение, потому что у него появилась новая идея...
Когда они ехали к острову Ситэ, где Нерто собирался представить новый план судье Бомарзо, Шиффер рискнул. Он объяснил, что сейчас им лучше всего будет разделиться: Поль займется фотороботом и "проинтервьюирует" коллег из комиссариата 10-го округа, а он сам отправится к Гурдилеку...
Молодой капитан решил дать ответ после посещения судьи и два часа промариновал Шиффе-ра в забегаловке напротив Дворца правосудия (он даже поручил постовому полицейскому присматривать за ним). Свидание с Бомарзо прошло более чем успешно: шеф дал Полю полную свободу в том, что касалось плана "Vigipirate". Нерто так воодушевился, что был на все согласен.
В 18.00 он высадил Шиффера на бульваре Мажента, рядом с Западным вокзалом, и назначил ему свидание в 20.00 в кафе "Санкак" на улице Фобур-Сен-Дени, чтобы подвести итог дня.
Теперь Шиффер шел по улице Паради. Наконец-то он один! Наконец свободен... Он вдыхал остро-пряный воздух квартала, чувствовал притягательную силу "своей" территории. Конец дня, в воздухе витают усталость и лихорадочное возбуждение. Заходящее солнце отражалось в витринах магазинов, придавая им зловещее очарование.
Он почти бежал, настраиваясь на встречу с одним из главных боссов турецкого квартала, Талатом Гурдилеком. Этот человек приехал в Париж в 60-х годах в семнадцать лет без единого су в кармане, а теперь владел двадцатью мастерскими и фабриками по производству готового платья во Франции и Германии и десятком прачечных самообслуживания и химчисток. Мафиозо царил и правил в турецком квартале, управляя всеми видами бизнеса – легальными и нелегальными. Когда Гурдилек чихал, у всего гетто поднималась температура.
У дома № 58 Шиффер толкнул калитку и вошел в темный тупик, по центру которого тянулся водосток, а вокруг гудели мастерские и типографии. В конце улочки, справа от прямоугольного двора, вымощенного ромбовидными плитами, находилась узенькая лестничка, спускавшаяся к длинному рву, над которым нависали лохматые кусты.
Он обожал этот уголок квартала, укрытый от чужих глаз, даже из местных обитателей мало кто о нем знал. Это сердце внутри сердца путало чужакам все карты: проход закрывала ржавая металлическая дверь. Шиффер приложил руку – металл был теплым.
Он улыбнулся и изо всех сил долбанул по двери.
Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем дверь открылась и на пороге в облаке пара появился человек. Шиффер произнес несколько фраз по-турецки, и босой привратник впустил его. Сыщик улыбнулся: ничего не изменилось.
Он нырнул в жаркую духоту, и его глазам открылась знакомая картина: обложенный плиткой коридор, под потолком – толстые трубы с теплоизоляционным покрытием, обмотанные светло-зеленой хирургической тканью. По кафельным стенам стекали ручейки влаги, железные, с заклепками, двери, напоминали печные заслонки, побеленные известью.
Они шли уже несколько минут, ботинки Шиффера хлюпали по лужам, он был совершенно мокрым от пота. Они свернули и попали в следующий белый рукав, где клубился густой туман. Одна из дверей по правой стене распахнулась: из мастерской в коридор вырвался шум исполинского дыхания.
Шиффер остановился, чтобы посмотреть.
Человек тридцать босоногих работниц хлопотали над чанами и гладильными столами, все они были в белых масках. Утюги то и дело плевались паром, в воздухе пахло чистящим средством и спиртом.
Шиффер знал, что рядом, под их ногами, находится насосная станция, забирающая воду для бань с глубины восьмиста метров. Добытую воду обеззараживали, хлорировали и подогревали, прежде чем пустить по трубам к бане подпольной красильной мастерской. Гурдилеку пришло в голову объединить химчистку с банями, эксплуатируя единую – более чем экономную – систему распределения воды: ни одна капля не пропадала даром.
Старый сыщик любовался женщинами в белых марлевых масках. Промокшие от пота халаты облегали полные груди и ягодицы. Именно таких баб Шиффер любил. Внезапно он почувствовал, что возбудился, и расценил это как хорошее предзнаменование.
Они пошли дальше.
В помещении становилось все жарче и влажнее. Появился и тут же исчез совершенно особый запах, Шиффер даже решил, что ему почудилось, но запах вернулся, и он его узнал.
Он просто не мог ошибиться.
Он задышал вполсилы. В носу и горле началось покалывание, дыхательная система готова была отключиться: ему казалось, что в охваченный огнем рот впихнули ледышку. Запах освежал и обжигал одновременно, дыхание перехватывало, но воздух становился легче.
Ментол.
Они прошли дальше. Запах превратился в реку, нет – в море, и Шиффер постепенно в него погружался. Все оказалось еще хуже, чем в его воспоминаниях. С каждым сделанным шагом он все сильнее ощущал себя разбухшим пакетиком мятного чая. Арктический холод морозил легкие, а лицо пылало, как будто на кожу наложили маску из расплавленного воска.
Дойдя до конца коридора, он оказался на грани асфиксии, дыхание было судорожным и редким. Шиффер подумал, что так, наверное, мог бы чувствовать себя человек внутри гигантского ингалятора, кстати, сравнение было недалеко от истины. Наконец они вошли в тронный зал.
Это был пустой неглубокий бассейн, в облаках пара вырисовывались тонкие колонны, бортики были выложены синей плиткой в стиле первых станций метро. Деревянные ширмы у задней стенки украшала резьба в национальном стиле: полумесяцы, кресты, звезды.
В центре бассейна на керамической тумбе сидел человек.
Крепкий, плотный, с белым полотенцем вокруг талии. Лицо его оставалось в тени.
Смех прозвучал из-за обжигающего пара.
Смех Талата Гурдилека, ментолового человека, турка с поджаренным голосом.
43
В турецком квартале все знали историю этого человека.
Он добрался до Европы в 1961 году классическим способом – в двойном дне грузовой цистерны. В Анатолии его вместе со спутниками по опасному путешествию закрыли в железном отсеке: сорок восемь часов они должны были провести без воздуха и в полной темноте.
Жара и духота очень скоро подействовали на них угнетающе. На горном перевале в Болгарии нелегалы едва не замерзли – цистерна была металлической, но самое ужасное началось на подъезде к Югославии: кадмиевая кислота разъела днище.
Пары начали медленно просачиваться в металлический гроб. Турки кричали, вопили, стучали в стенки, но грузовик продолжал свой путь. Талат понял, что никто не придет освободить их, пока они не доедут до места, а крик и движения только приблизят конец.
Он лежал очень тихо, стараясь дышать как можно реже.
На итальянской границе нелегалы взялись за руки и начали молиться. На немецкой почти все были уже мертвы. В Нанси, где должна была состояться первая выгрузка, шофер обнаружил в цистерне тридцать трупов, плавающих в моче и экскрементах, их рты были искажены судорогой последнего мучительного крика.
