— Пару месяцев назад у меня временно работала секретарша. Я подозревала — но прошу отметить, что никакими доказательствами я не располагаю, — что она рылась в моих записях. Она работала у меня всего неделю, так что, когда она ушла, я больше о ней не думала.
— Как ее звали?
— Не помню.
— Но у вас же остались ее данные.
— Разумеется. Перед вашим уходом я попрошу Майлза сообщить их вам. — Она улыбнулась. — О, чуть не забыла! Его сегодня не будет. Ну ничего, я оставлю ему записку.
Энджи сидела в двух футах от меня, но я чуял, как ускоряется ее пульс и закипает кровь. Меня обуревали те же чувства.
Я указал большим пальцем себе за спину, в сторону приемной:
— А кто такой этот Майлз?
По ее лицу было видно, что она уже жалеет о том, что упомянула это имя.
— Он работает у меня секретарем на полставки.
— На полставки, — повторил я. — Значит, он работает где-то еще?
Она кивнула.
— Где?
— А вам зачем?
— Любопытство, — ответил я. — Профессиональное заболевание. Снизойдите уж.
Она вздохнула:
— Он работает в больнице Эвантон в Уэлсли.
— Это психиатрическая больница?
— Да.
— И чем он там занимается? — спросила Энджи.
— Сидит в регистратуре.
— И как давно он там работает?
— А почему вас это интересует? — Она чуть вскинула голову.
— Пытаюсь выяснить, у кого есть доступ к вашим записям, доктор.
Она наклонилась вперед и стряхнула пепел с сигареты.
— Майлз Ловелл работает у меня три с половиной года, мистер Кензи. Предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечу: нет, у него не было никаких причин вытащить из папки Карен Николс эти записи и переслать их ей.
Ловелл, подумал я. Не Брюстер. Использовал липовую фамилию, но имя оставил свое. Не самый худший вариант, если тебя зовут, например, Джон. Но скорее глупый, если у тебя относительно редкое имя.
— О’кей. — Я улыбнулся. Просто образец довольного сыщика. — Больше никаких вопросов про старину Майлза Ловелла. Типа я понял, что он тут не при делах, мэм.
— Он самый надежный помощник из всех, какие у меня были.
— Не сомневаюсь.
— У вас ко мне есть еще вопросы?
Я улыбнулся еще шире:
— Навалом.
— Расскажите нам о Карен Николс, — сказала Энджи.
— Рассказывать особенно нечего…
Полчаса спустя она все еще говорила, вспоминая особенности психики Карен Николс. Ее голос звучал с размеренностью и эмоциональностью стоявшего рядом метронома.
Если верить доктору Диане Борн, Карен представляла собой типичный случай заболевания биполярным маниакально-депрессивным психозом. Помимо прозака, пузырек с которым я нашел в сарае Уоррена, она долгие годы принимала препараты лития, депакот и тегретол. Даже если она была генетически предрасположена к расстройству психики, это обстоятельство утратило свое значение после того, как ей пришлось пережить смерть отца и своими глазами увидеть, как его убийца покончил с собой. По словам доктора Борн, Карен вела себя в полном соответствии с классической моделью, описанной во всех учебниках психиатрии: и в детстве, и в подростковом возрасте, вместо того чтобы устраивать скандалы и конфликтовать с родителями, она изображала из себя пай-девочку, навязывая себе роль идеальной дочери, сестры, а впоследствии и невесты.
— Как и многие другие, — сказала доктор Борн, — она лепила свой образ по телевизионным образцам. В случае Карен — в основном по старым сериалам. Это составляло часть ее патологии: жить по мере возможности в идеализированной Америке прошлого. Поэтому она боготворила Мэри Ричардс, которую играла Мэри Тайлер Мур, и всех мамаш из ситкомов пятидесятых — шестидесятых: Барбару Биллингсли, Донну Рид, ту же Мэри Тайлер Мур в роли жены Дика ван Дайка. Она читала Джейн Остин, полностью игнорируя ироничность и злость ее прозы. В этой книге она видела только пример того, что у хорошей девочки жизнь может сложиться замечательно, если она будет правильно себя вести и найдет себе подходящего мужа, как Эмма или Элинор Дэшвуд. Это стало целью ее жизни, а Дэвид Веттерау — ее Дарси или Робом Петри, если угодно. Она смотрела на него как на краеугольный камень в постройке своего счастливого будущего.
— А когда он превратился в овощ…
— Все ее бесы, которых она подавляла двадцать лет, вылезли наружу. Я давно подозревала, что, дай ее образцовая жизнь трещину, и она сорвется, причем срыв будет носить сексуальный характер.
— А почему вы так думали? — спросила Энджи.
— Вы должны понять, что все началось с сексуальной связи отца Карен с женой лейтенанта Кроу, что и привело к трагическим последствиям.
— То есть отец Карен спал с женой своего лучшего друга.
Она кивнула:
— Потому-то он его и убил. Добавьте сюда определенные аспекты комплекса Электры, которые в душе шестилетней Карен цвели пышным, если не буйным цветом. Добавьте еще ее вину за смерть отца и противоречивое сексуальное влечение к брату, и в результате получите…
— Вы хотите сказать, она спала со своим братом? — спросил я.
Диана Борн покачала головой:
— Нет. Дело не в этом. Но, как и у многих женщин, имеющих старшего сводного брата, в подростковом возрасте ее пробуждающаяся сексуальность ассоциировалась с Уэсли. Понимаете, в мире Карен идеалом был мужчина, доминирующий над женщиной. Ее биологический отец был военным, воином. Приемный отец отличался исключительно властным характером. Уэсли Доу имел обыкновение впадать в приступы ярости, сопровождавшиеся агрессией, и до своего исчезновения принимал нейролептики.
— Вы лечили Уэсли?
Она кивнула.
— Расскажите о нем.
Она поджала губы и покачала головой:
— Я предпочла бы этого не делать.
Энджи взглянула на меня:
— Ну что, айда в машину?
Я кивнул:
— Давай. Только сначала наберем в термос кофе.
Мы поднялись.
— Мисс Дженнеро! Мистер Кензи! Сядьте. — Диана Борн указала рукой на наши кресла. — Господи, вы, похоже, вообще не имеете понятия о компромиссах.
— Поэтому нам такие деньжищи и платят, — объяснила Энджи.
Доктор Борн откинулась на спинку стула, раздвинула тяжелые шторы у себя за спиной и уставилась на кирпичную коробку здания на той стороне площади Фейрфилд, плавящейся под солнцем. Металлическая крыша огромной фуры послала ей в глаза солнечный зайчик, на миг ослепивший ее. Она задернула штору и несколько раз сморгнула.
