Мужчина никак не реагировал. Он не сбился с ровного шага и продолжал насвистывать.
— Да говорю тебе, — сказал Бубба, поднимая еще один камень, — это «Девушки из Кэмптауна».
Бубба кинул камень — увесистый булыжник весом не меньше двух фунтов, который долетел только до середины болота, но шуму наделал вдвое больше предыдущего. Он не просто булькнул, а ухнул вниз с громким хлопком. Блондин по-прежнему не обратил на шум никакого внимания.
Он уже добрался до конца настила. Я принял решение. Если он догадывается, что за ним следят, то постарается скрыться. Впрочем, скроется он в любом случае, а мне позарез необходимо было увидеть его лицо.
Я крикнул:
— Эй!
Мой голос разорвал туман и стоячий болотный воздух. Птицы испуганно заметались в древесных кронах.
Мужчина остановился на опушке. Было видно, как напряглась его спина. Одно плечо чуть развернулось влево. Затем он поднял руку, согнув ее в локте на девяносто градусов, словно постовой, останавливающий поток машин, или покидающий вечеринку гость, прощающийся с хозяевами.
Он знал, что мы здесь. И хотел, чтобы мы это поняли.
Он опустил руку и исчез в густых зарослях.
Я рванул из укрытия на сырой берег. Энджи и Бубба бежали за мной. Кричал я достаточно громко, чтобы Майлз Ловелл мог меня услышать, поэтому прятаться больше особого смысла не было. Теперь у нас оставалась последняя надежда — добраться до Ловелла раньше, чем он, в свою очередь, успеет смыться с болота, и угрозами вытрясти из него правду.
Мы побежали, громко стуча подошвами о доски настила. Мне в нос шибануло затхлостью болота. Бубба сказал:
— Ну, давай, поддержи меня. Скажи, что это был «Кэмптаун».
— Это были «Мы мальчики из хора», — сказал я.
— Чего?
Я прибавил ходу. Доски тряслись у нас под ногами, и сарай тоже сотрясался от поднятого нами грохота.
— Из «Веселых мелодий», — сказал я.
— Точно! — сказал Бубба и пропел: «Мы мальчики из хора! Спасибо, что пришли на наше шоу! Будем всегда друзьями! И оставайтесь с нами!»
Эти слова, с ревом вырывавшиеся из его глотки, взмыли над неподвижной тишиной болота и насекомыми заползли мне под рубашку.
Мы дошли до сарая, и я схватился за дверную ручку.
— Патрик! — вскрикнула Энджи.
Я обернулся и застыл под ее взглядом. Мне самому не верилось, что я мог так лажануться. Собирался ворваться в помещение, где меня, возможно, поджидал вооруженный незнакомец, как будто открывал дверь собственного дома.
Энджи так и стояла с приоткрытым ртом, чуть склонив голову. Глаза ее горели. Наверное, она была в шоке от моего почти преступного легкомыслия.
Я покачал головой, осознав свою глупость, и отступил от двери. Энджи уже доставала свой 38-й калибр. Она стала слева от двери, направив пистолет в самый центр. У Буббы в руках тоже появилась пушка — обрез с пистолетной рукоятью. Он занял позицию справа от двери, подняв к ней ствол с невозмутимостью учителя географии, показывающего детям на карте, где находится Мьянма.
— Слышь, умник, — сказал он. — Теперь-то мы готовы?
Я достал свой «кольт-коммандер», шагнул влево от дверного проема и постучал:
— Майлз, открывай!
Тишина.
Я постучал снова:
— Эй, Майлз, это Патрик Кензи! Я частный детектив. Я просто хочу с тобой поговорить.
Внутри раздался стук и какое-то металлическое лязганье.
Я в последний раз забарабанил в дверь:
— Майлз! Мы заходим! Хорошо?
Что-то загрохотало по полу.
Я прижался спиной к стене, протянул руку к дверной ручке и взглянул на Энджи и Буббу. Оба кивнули. Где-то на болоте послышался утробный звук — это квакала лягушка-бык. Ветерок стих, и деревья стояли темные и неподвижные.
Я повернул дверную ручку и раскрыл дверь. Энджи сказала:
— О господи!
Бубба сказал:
— Фига се!
Он опустил обрез. В голосе его слышалось уважение, если не восхищение.
Энджи опустила пистолет. Я шагнул в дверной проем и огляделся. Чтобы переварить картину, открывшуюся нашим взорам, понадобилось некоторое время. Переваривать там было много чего, но ничего из того, что хотелось бы увидеть.
Майлз Ловелл сидел посередине сарая привязанный к мотору насоса. Провод, опоясывающий его по талии, был затянут за спиной.
Кляп во рту потемнел от крови. Из уголков рта стекали на подбородок красные струйки.
Руки безжизненно свисали по бокам. Тот, кто сотворил это с ним, мог не волноваться, что Майлз сбросит путы, — кистей у него больше не было.
Они лежали слева от выключенного мотора, отсеченные выше запястий и аккуратно повернутые ладонями к полу. Блондин наложил жгуты на обе культи и воткнул топор в пол между кистями.
Мы подошли к Ловеллу. Глаза у него закатились. Ногами он судорожно колотил по полу — казалось, не столько от боли, сколько от шока. Даже несмотря на наложенные жгуты, я сомневался, что он протянет еще долго. Загнав ужас от увиденного поглубже в себя, я понял, что надо попытаться задать ему пару вопросов, пока он не стал добычей смерти или комы.
Я вытащил кляп у него изо рта и отскочил, потому что ему на грудь хлынула темная кровь.
Энджи сказала:
— О нет! Быть такого не может. Это уж слишком.
Мой желудок скользнул влево, потом вправо, потом снова влево; в голове зашумело.
Бубба повторил:
— Фига се.
На этот раз я точно уловил в его голосе восхищение.
В сознании или в обмороке, живой или мертвый, но Майлз явно не ответил бы ни на один из моих вопросов. Пройдет еще много времени, пока он будет в состоянии отвечать на чьи бы то ни было вопросы.
И даже если он выживет, я не уверен, что это доставит ему много радости.
Пока мы ждали под деревьями, глядя, как густой туман покрывает заросли клюквы и припаркованный на берегу БМВ Майлза Ловелла, его язык разделил судьбу его же отрезанных кистей.
19
Через три дня после того, как Майлза Ловелла поместили в реанимацию, доктор Диана Борн, зайдя к себе домой, в таунхаус на Эдмирал-хилл, застала на кухне Энджи, Буббу и меня за несколько преждевременным приготовлением традиционной трапезы ко Дню благодарения.
Мне поручили заботы о тридцатифунтовой индейке, потому что из нас троих я единственный любил стряпать. Энджи предпочитала рестораны, а Бубба питался исключительно фастфудом. Мне же по жизни пришлось приобщиться к искусству кулинарии с двенадцатилетнего возраста. Ничего особенного, конечно; в конце концов, ни для кого не секрет, почему слова «ирландская» и «кухня» редко употребляются в одном предложении. Но я вполне способен справиться с большинством блюд из птицы и говядины, не говоря уже о том, чтобы сварить макароны. Еще я могу довести до обугленного состояния любую рыбу, встречающуюся в живой природе.
