Я вымыл, обжарил, натер маслом и специями индейку, а затем приготовил картофельное пюре с мелко нарезанным луком. Энджи в это время трудилась над начинкой, добавляя к полуфабрикату из сухарей зеленые бобы и чеснок, — рецепт, который она вычитала на упаковке консервированного супа. У Буббы официальных обязанностей не было, зато он притащил гору чипсов и множество банок пива для нас с Энджи и бутылку водки для себя, а при виде персидской кошки, принадлежавшей Диане Борн, повел себя достаточно адекватно и не пришиб ее.
Индейка жарится долго, а следить за ней не нужно, поэтому мы с Энджи поднялись наверх и принялись обыскивать дом Дианы Борн, пока не наткнулись на одну интересную вещицу.
Майлз Ловелл впал в кому вскоре после того, как мы вызвали «неотложку». Его отвезли в больницу Джордана в Плимуте, где ему оказали первую помощь, после чего вертолетом доставили в Массачусетский медицинский центр. Они корпели над ним девять часов, а потом переправили в отделение интенсивной терапии. Пришить ему руки они не смогли; с языком у них, может быть, что-нибудь и получилось бы, если бы блондин не унес его с собой — или не зашвырнул в болото.
Я нутром чуял, что блондин забрал язык себе. Знал я о нем не много — и имя, и внешность его оставались для меня загадкой, — но я начинал примерно догадываться, что он собой представляет. Я не сомневался, что именно его Уоррен Мартенс видел в мотеле и описал как главного. Он уже уничтожил Карен Николс, а теперь попытался уничтожить Майлза Ловелла. Он производил впечатление человека, которому просто убивать свои жертвы скучно. Вместо этого он предпочитал оставлять их в живых, удостоверившись, что отныне жизнь для них хуже смерти.
Мы с Энджи спустились с находкой, обнаруженной в спальне доктора Борн. Пластиковый термометр выскочил из индейки ровно в тот момент, когда Диана Борн зашла в дом.
— До чего вы вовремя, — сказал я.
— Ага, — сказала Энджи. — Мы тут вкалываем, а она приходит на все готовенькое.
Диана Борн повернулась в сторону столовой, отделенной от кухни аркой, и Бубба помахал ей рукой с зажатой в ней бутылкой «Абсолюта».
— Как дела, сестренка? — спросил он.
Диана Борн уронила свою кожаную сумочку и открыла рот, будто собиралась закричать.
— Ну-ну… Спокойно, спокойно, — сказала Энджи. Она присела на корточки и пустила по полу видеокассету, которую мы только что нашли в спальне, так, что та пролетела вперед и остановилась возле ног Дианы Борн.
Та посмотрела вниз, увидела видеокассету и захлопнула рот.
Энджи уселась на кухонную стойку и прикурила сигарету.
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, доктор, но врачебная этика вроде бы запрещает спать с пациентом.
Я бы с удовольствием взглянул на Диану Борн и даже картинно поднял бы брови, но я был слишком занят, извлекая из духовки противень с индейкой.
— Блин, — сказал Бубба. — Вкусно пахнет.
— Черт, — сказал я.
— Что такое?
— А клюквенный соус мы купили?
Энджи прищелкнула пальцами и помотала головой.
— Ну и ладно. Я вообще-то не фанат. Эндж?
— Никогда не любила клюквенный соус, — сказала она, не сводя взгляда с Дианы Борн.
— Бубба?
Он рыгнул:
— Только пить мешает.
Я повернул голову к Диане Борн, которая стояла не шевелясь над валявшейся на полу сумочкой и видеокассетой.
— Доктор Борн? — сказал я, и ее глаза метнулись ко мне. — Вы большая поклонница клюквы?
Она набрала полную грудь воздуха, закрыла глаза и медленно выдохнула:
— Что вы тут делаете?
Я поднял противень:
— Я готовлю.
— А я мешаю, — сказала Энджи.
— А я пью, — сказал Бубба и ткнул бутылкой в сторону доктора Борн. — Плеснуть?
Диана Борн затрясла головой и снова закрыла глаза, словно надеясь, что, когда она их откроет, мы исчезнем.
— Вы, — сказала она, — совершили взлом с проникновением. А это уголовно наказуемо.
— Вообще-то, — сказал я, — сам по себе взлом — это мелкое хулиганство.
— Ну да, — сказала Энджи. — Но вот проникновение — это уже ай-ай-ай.
— Да, — согласился Бубба и погрозил пальцем: — Ай-ай-ай…
Я поставил противень с индейкой на плиту.
— Но мы хотя бы с угощением.
— И с чипсами, — добавил Бубба.
— Ага, — кивнул я. — Чипсы искупают и взлом, и проникновение.
Диана Борн взглянула на видеокассету, лежащую у ее ног, и подняла ладонь:
— И что мы теперь будем делать?
Я взглянул на Буббу. Тот вопросительно уставился на Энджи. Энджи, в свою очередь, уставилась на Диану Борн. Диана Борн посмотрела на меня.
— Теперь мы будем есть, — сказал я.
Диана Борн даже помогла мне нарезать индейку и показала, где у нее хранится посуда; если бы мы сами ее искали, нам пришлось бы перевернуть вверх дном всю кухню.
Когда мы расселись за столом из полированной меди, лицо Дианы Борн вновь обрело краски. Она налила себе бокал белого вина и, садясь за стол, прихватила бутылку с собой.
Бубба затребовал себе ножки и крылышки, поэтому мы довольствовались белым мясом, церемонно передавая друг другу миски с бобами и картофелем; намазывая хлеб маслом, мы церемонно отставляли в сторону мизинец.
— Итак, — сказал я, пытаясь перекрыть оглушительный треск, с каким Бубба отрывал зубами от костей кусок мяса размером с малолитражку. — Я слышал, что у вас больше нет секретаря, доктор.
Она отпила вина.
— К сожалению, да. — Она откусила крохотный кусочек индейки и еще раз приложилась к бокалу.
— Полицейские с вами разговаривали? — спросила Энджи.
Она кивнула:
— Насколько я понимаю, мое имя они узнали от вас.
— Что вы им рассказали?
— Я сказала им, что Майлз был ценным сотрудником, но о его личной жизни я практически ничего не знала.
— Ага, — сказала Энджи и отпила пива, которым наполнила один из винных бокалов Дианы Борн. — А вы упомянули о том, что Майлз Ловелл звонил вам за полчаса до того, как на него напали?
Диана Борн и бровью не повела. Она улыбнулась над бокалом и сделала аккуратный глоток.
— Нет, боюсь, это мне в голову не пришло.
Бубба налил себе в тарелку галлон соуса, высыпал сверху полсолонки и сказал:
— Ну ты и алкашка.
Бледное лицо Дианы Борн приобрело оттенок бильярдного шара.
— Прошу прощения?
Бубба ткнул вилкой в сторону винной бутылки:
