Бубба вытащил из сумки Коди его теннисную ракетку, покрутил в руках.
— Почему парковку называют парковкой, если там нет деревьев, как в парке? — спросил он у Коди.
Я взглянул на Буббу, закатил глаза.
— Чего? Мне-то откуда знать?
Бубба пожал плечами. Затем он вмазал ракеткой по внутренностям багажника, вогнав ее внутрь дюймов на девять, не меньше.
— Коди, — проговорил я, когда дверь гаража захлопнулась за моей спиной. — Не говори ничего, если я тебя напрямую не спрошу. Понял?
Он уставился на меня.
— Это был прямой вопрос, Коди.
— Э, да, понял. — Коди взглянул на Буббу и весь как-то съежился.
Бубба снял чехол с ракетки, кинул его на пол.
— Пожалуйста, больше по машине не бейте, — сказал Коди.
Бубба успокаивающе поднял ладонь. Кивнул. Затем ракетка со свистом метнулась к автомобилю и врезалась в заднее окно «ауди». Стекло с громким хрустом ссыпалось на заднее сиденье.
— Господи!
— Коди, что я сказал насчет разговоров?
— Но он только что разбил…
Бубба метнул ракетку как томагавк, и та врезалась Коди в лоб, отбросив его к стене гаража. Он сполз на пол, и кровь заструилась из раны над его правой бровью. Выглядел он так, будто вот-вот заплачет.
Я поднял его за волосы и ткнул спиной в дверцу машины.
— Чем ты зарабатываешь на жизнь, Коди?
— Я… Что?
— Чем ты занимаешься?
— Я ресторатор.
— Это еще кто? — спросил Бубба.
Я взглянул на него через плечо:
— Владелец ресторана.
— А.
— И какими ресторанами ты владеешь? — спросил я Коди.
— «Верфь» в Нэханте. И «Флагстафф» в центре, и частью «Тремонт Стрит-гриль», и «Форс» в Бруклайне. Я… я…
— Ш-ш-ш, — сказал я. — Дома кто-нибудь есть?
— Что? — Он суматошно оглянулся. — Нет, нет. Я один живу.
Я поднял Коди.
— Коди, тебе нравится приставать к женщинам. Может, иногда даже насиловать их, поколачивать, когда они ломаются, а?
Глаза Коди потемнели, густая капля крови начала свой спуск по его носу.
— Нет, не нравится. Кто…
Я отвесил ему оплеуху по рассеченному лбу, он взвизгнул.
— Тихо, Коди. Тихо. Если ты еще хоть раз пристанешь к женщине — к любой женщине, — мы спалим твои рестораны к чертовой матери, а самого тебя сделаем инвалидом. Понял?
Видимо, упоминание женщин вызвало в Коди обострение глупости. Возможно, после того, как ему сказали, что он не сможет развлекаться с ними так, как ему нравится, его мыслительные способности отключились.
Как бы там ни было, он покачал головой. Сжал челюсти. В глазах его мелькнул хищнический огонек, будто ему показалось, что он нашел мою уязвимую точку — беспокойство о «слабом поле».
Коди сказал:
— Нет. Не пойдет.
Я отступил в сторону, а Бубба обошел машину, достал из кармана своего плаща пистолет 22-го калибра, накрутил на ствол глушитель, направил его Коди Фальку в лицо и нажал на спусковой крючок.
Боек ударил по пустому барабану, но Коди поначалу этого не понял. Он закрыл глаза, вскрикнул «Нет!» и рухнул на задницу.
Мы стояли над ним и ждали, когда он наконец откроет глаза. Он коснулся носа, с удивлением обнаружив его на прежнем месте.
— В чем проблема? — спросил я Буббу.
— Не знаю. Я его заряжал.
— Ну, еще раз попробуй.
— Не вопрос.
Коди выбросил руки перед собой:
— Подождите!
Бубба ткнул Коди стволом в грудь и снова нажал на спусковой крючок.
Снова щелчок.
Коди снова рухнул на пол, глаза его снова закрылись, лицо скривилось в гримасе ужаса. Из-под закрытых век заструились слезы, а по левой штанине начало растекаться зловонное пятно.
— Черт, — сказал Бубба. Он поднял пистолет к лицу, скорчил рожу и снова направил его в сторону Коди, ровно в тот момент, когда тот открыл один глаз.
Коди зажмурился, когда Бубба в третий раз нажал на крючок, снова попав на пустую камеру револьвера.
— Слушай, ты его на барахолке купил, что ли? — спросил я.
— Заткнись. Сейчас все нормально будет.
Бубба дернул запястьем, выщелкнув барабан. На нас золотым глазом уставился один патрон, единственное пятно цвета в круге маленьких черных отверстий.
— Видишь? Один тут есть.
— Один, — повторил я.
— А больше и не надо.
Внезапно Коди рванулся к нам.
Я поднял ногу, наступил ему на грудь и толкнул его обратно на пол.
Бубба захлопнул барабан и направил револьвер на Коди. Когда пистолет снова дал осечку, Коди вскрикнул. На втором щелчке он издал такой странный звук — полусмех, полуплач.
Он закрыл глаза ладонями и принялся повторять:
— Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет… — а затем опять полузасмеялся-полузаплакал.
— В шестой раз точно повезет, — сказал Бубба.
Коди взглянул вверх, на жерло глушителя, и прижался затылком к полу. Рот его был широко раскрыт, как будто он кричал, но единственным звуком было тихое, тонкое: «На, на, на».
Я присел на корточки, схватил его за правое ухо и подтянул к себе.
— Я ненавижу тех, кто нападает на женщин, Коди. До блевоты ненавижу. Каждый раз, когда такое происходит, я спрашиваю себя, а что было бы, окажись она моей сестрой? Или моей матерью? Понимаешь?
Коди попытался вывернуться, но я крепко держал его за ухо. Глаза его закатились, он прерывисто дышал, раздувая щеки.
— Посмотри на меня.
Коди кое-как сфокусировал взгляд на моем лице.
— Если страховка не покроет ее затраты на ремонт машины, Коди, мы вернемся. Со счетом.
Паника в его глазах отхлынула, уступая место ясности.
— Я тачку этой суки не трогал.
— Бубба.
Бубба прицелился Коди в голову.
— Нет! Стойте-стойте-стойте. Слушайте, я… я… Карен Николс, да?
Я поднял руку, Бубба застыл.
— О’кей, я… ну да, я немного за ней потаскался. Чисто поиграть. Чисто поиграть. Но машину ее я не трогал. Я никогда…
Я врезал кулаком ему в брюхо. Воздух резко вырвался из его легких, и он начал хлопать ртом, пытаясь продышаться.
— Ну ладно, Коди. Поиграть решил, значит. Сейчас у нас заканчивается второй тайм. Усвой одно: если я услышу, что в этом городе женщина — любая женщина — подвергается преследованию… Если женщину изнасилуют… Если у нее, мать твою, прическа растреплется. Коди, я просто решу, что это твоя вина. И тогда мы вернемся.
