— Видишь ли, Патрик. На свете есть масса вещей, которые я хотела бы получить от тебя. Но в деле Энтони Траверны мне нужно только одно: чтобы ты подтвердил под присягой, что Тони боялся русской мафии.
— Мне он об этом не говорил.
— Но, может, ты вспомнишь, каким напуганным он выглядел, пока ты вез его из Мэна?
Она подцепила вилкой виноградину и высосала из ягоды сок.
Одета она этим вечером была просто: черная юбка, темно-вишневого цвета майка, черные сандалии. Свои длинные каштановые волосы она затянула в хвост, а контактным линзам предпочла очки с тончайшими стеклами и красной оправой. Но даже при всем этом исходившая от нее чувственная энергия могла раскатать меня в блин, не успей я обзавестись прочным иммунитетом.
— Ванесса, — сказал я.
Она проткнула вилкой еще одну виноградину, поставила локоть на стол и взглянула на меня поверх ягоды, парившей в дюйме от ее губ:
— Да?
— Ты же знаешь, что окружной прокурор мне позвонит.
— Ну, вообще, побег из-под залога — федеральное преступление, так что тебе позвонят из офиса генерального прокурора штата.
— Да не важно. Главное, что позвонят.
— Да.
— А ты постараешься добиться того, чего тебе надо, на перекрестном допросе.
— Снова в точку.
— Так зачем тогда тебе понадобилось со мной сегодня встречаться?
Она задумчиво посмотрела на виноградину, но так и не съела ее.
— А если бы я сказала тебе, что Тони напуган? То есть действительно, до ужаса напуган. И что я верю его словам, что за его голову мафия назначила награду?
— Я ответил бы тебе, что ты должна наложить арест на его имущество и заняться другими делами.
Она улыбнулась:
— Какой ты бессердечный, Патрик. Но, знаешь, он и вправду перепуган.
— Знаю. Но еще я знаю, что только ради этого ты не стала бы меня дергать.
— Намек поняла. — Она потянулась губами к вилке, и виноградина исчезла с нее. Ванесса прожевала ягоду, проглотила ее и отпила минеральной воды. — Кстати, Кларенс по тебе соскучился.
Кларенсом звали собаку Ванессы — шоколадного лабрадора, которого она, поддавшись внезапному порыву, купила полгода назад, но, насколько я мог судить, так и не удосужилась выяснить, как его воспитывать. Скажешь ему: «Кларенс, сидеть!» — и пес тут же убежит. Скажешь: «Ко мне!» — и он насрет на ковер. При этом в Кларенсе была бездна обаяния, секрет которого, возможно, объяснялся переполнявшей его щенячьей невинностью и услужливостью, светившейся в его глазах, даже когда он справлял малую нужду тебе на ногу.
— И как он? — спросил я. — По-прежнему гадит в доме?
Ванесса вытянула большой и указательный пальцы, оставив между ними крохотный просвет:
— Ну, еще чуть-чуть, и…
— Сколько пар твоей обуви успел сожрать?
Она покачала головой:
— Обувь я убираю. К тому же он сейчас больше интересуется бельем. На прошлой неделе выблевал бюстгальтер, которого я обыскалась.
— Но он хотя бы его вернул.
Она улыбнулась и ткнула вилкой в еще одну виноградину.
— Помнишь то утро на Бермудах, когда нас разбудил дождь?
Я кивнул.
— Лило как из ведра. Дождь просто стеной. Окна так заливало, что из нашей комнаты даже моря не было видно.
Я снова кивнул, желая поскорее покончить с этой темой:
— Мы весь день провели в постели, пили вино и мяли простыни.
— Чуть не порвали их на лоскуты, — сказала она. — И кресло сломали.
— Потом мне прислали счет, — сказал я. — Я помню, Ванесса.
Она отрезала маленький ломтик арбуза и отправила в рот.
— Сейчас тоже дождь идет.
Я взглянул на золотисто блестевшие под солнцем лужицы на тротуаре, похожие на слезинки.
— Скоро кончится, — сказал я.
Она издала сухой смешок, отпила еще немного минералки и поднялась:
— Пойду попудрить носик. А ты пока напряги память, Патрик. Вспомни бутылку шардоне. У меня дома как раз припасена парочка.
Она направилась в ресторан. Я старался не смотреть на нее, потому что знал: достаточно одного взгляда на ее обнаженные руки и ноги, и мне слишком ярко представится, что именно скрывается под ее одеждой. В памяти всплывет картина того, как она, откинувшись на белых простынях, выливает на свое голое тело полбутылки сухого вина и спрашивает, не желаю ли я выпить.
И все-таки я невольно следил за ней глазами, пока вид мне не загородил мужчина, появившийся в патио из зала ресторана. Он подошел ко мне и схватился за спинку стула Ванессы.
Он был высоким и стройным, со светло-каштановыми волосами. Рассеянно улыбнувшись, он приподнял стул, явно собираясь унести его с собой в ресторан.
— Что вы делаете? — спросил я.
— Хочу взять лишний стул, — ответил он.
Я осмотрелся. В патио стояло с дюжину свободных стульев. Еще пара десятков имелась в самом ресторане.
— Здесь занято, — сказал я.
Мужчина уставился на стул:
— Занято? Это место занято?
— Занято, — подтвердил я.
Одет он был весьма изысканно. Белые льняные брюки, мокасины от Гуччи, черный кашемировый жилет поверх белой футболки. Часы фирмы «Мовадо». Кисти человека, ни одного дня в жизни не занимавшегося ручным трудом.
— Вы уверены? — спросил он, не отрывая взгляда от стула. — А мне казалось, это место свободно.
— Оно занято. Видите? Вот тарелка. Так что место занято. Вы уж мне поверьте.
Он посмотрел на меня. В его глазах полыхнул лихорадочный огонь.
— Так я его забираю? Вы не против?
Я встал:
— Нет, вы его не забираете. Место занято.
Мужчина обвел рукой патио:
— Здесь полно стульев. Выбирайте любой. А я заберу этот. Она ничего не заметит.
— Вот вы и выбирайте любой, — сказал я.
— Я хочу этот. — Он говорил спокойно и уверенно, словно увещевал непослушного ребенка. — И возьму его. Хорошо?
Я шагнул к нему:
— Нет, не возьмете. Этот стул занят.
— А я уверен, что нет, — мягко произнес он.
— Вы ошиблись.
Он еще раз посмотрел на стул:
— Это вы так думаете.
Он поднял руку, примирительно улыбнулся и пошел назад, в ресторан, откуда уже появилась Ванесса.
Она оглянулась через плечо:
— Приятель?
