— И это обломает мне весь кайф, — согласился я. — Как пить дать. — Я вытащил из-за пояса пистолет. — На колени, Уэс.
— Ты серьезно?
— Руки за голову. И переплети пальцы.
Он засмеялся:
— Или что? Ты меня застрелишь?
Я был в десяти футах от него.
— Нет. Я разобью тебе нос в лепешку. Устраивает тебя такая перспектива?
Он скривился, посмотрел на свои льняные брюки и перевел взгляд на грязный пол под ногами.
— Давай я просто подниму руки. А ты меня обыщешь. Не хочется пачкаться.
— Хорошо, — сказал я, — почему бы и нет? — Я пнул его под левое колено, и он упал.
— Зря ты это сделал. — Он посмотрел на меня. Кровь прихлынула к его щекам.
— У-у-у, — сказал я. — Уэсли разозлился.
— Ты даже не представляешь насколько.
— Слышь, псих! Руки за голову, быстро!
Он повиновался.
— Сплети пальцы.
Он повиновался.
Я провел руками по его груди под черной шелковой рубашкой, ощупал талию, бедра и щиколотки. Несмотря на летнюю жару, на руках у него были черные перчатки для гольфа, но они обтягивали его кисти так плотно, что под ними не удалось бы спрятать даже бритву, поэтому их я не трогал.
— Самое смешное, Патрик, — сказал он, пока я его обыскивал, — что ты можешь лапать меня сколько хочешь, но все равно не посмеешь меня и пальцем коснуться.
— Майлз Ловелл, — сказал я. — Дэвид Веттерау.
— И у тебя есть доказательства, что я связан с этими печальными происшествиями?
Нет. Сукин сын.
Я сказал:
— Твоя сводная сестра, Уэсли.
— Как я слышал, она покончила с собой.
— Я могу доказать, что ты бывал в мотеле «Холли Мартенс».
— Где оказывал помощь и поддержку своей сестре, страдавшей от клинической депрессии? Ты это имеешь в виду?
Я закончил обыск и отступил назад. Он был прав. У меня на него ничего не было.
Он посмотрел на меня через плечо.
— О, — сказал он. — Ты все?
Он расплел пальцы. Встал и принялся отряхивать колени. На брюках у него, в тех местах, где он приложился к разогретому солнцем гудрону, темнели два овала.
— Я пришлю тебе счет, — сказал он.
— Будь любезен.
Он прислонился к стене, уставившись на меня, и я снова почувствовал, как в душе поднимается непреодолимое желание швырнуть его вниз. Просто чтобы услышать его вопль.
Впервые оказавшись с ним лицом к лицу, я почти физически ощутил ту невероятную смесь силы и злобы, что плащом окутывала его. В его лице странным образом сочетались угловатость линий и мягкость черт: рубленая челюсть под мясистыми губами; гладкая и нежная на вид кожа, обтягивающая выпирающие скулы, и ломаный рисунок бровей. Истинный ариец — светлые волосы, холодная синева безжалостных глаз и пухлый алый рот.
Пока я изучал его, он изучал меня, чуть склонив голову направо и прищурившись; в уголках его губ застыла ухмылка всезнайки.
— Эта твоя напарница… — сказал он. — Аппетитная штучка. Ты и ее потрахиваешь?
Он прямо-таки напрашивался, чтобы я его скинул с крыши.
— Уверен, что да, — продолжил он и взглянул через плечо на расстилавшийся внизу город. — Ты трахаешь Ванессу Мур, которую я, кстати сказать, на днях видел в суде, — она неплохо справляется. Ты трахаешь свою напарницу. И бог знает кого еще. Ты тот еще ходок, Патрик.
Он повернулся ко мне. Я убрал пистолет в прицепленную к ремню кобуру, опасаясь, что не выдержу и влеплю ему пулю в лоб.
— Уэс.
— Да, Пат.
— Не называй меня так.
— О. — Он кивнул. — Нашел слабину. Знаешь, что самое интересное? Никогда нельзя сказать заранее, где у человека самое больное место, пока в него не потыкаешь.
— А это не слабина. Просто предпочтение.
— Разумеется. — Глаза его сияли. — Продолжай себя в этом убеждать, Пат… рик.
Я хмыкнул, сам того не желая. Упертый он тип, этот Уэсли.
Вертолет одной из новостных станций пролетел над нами и пошел описывать круги над эстакадой. Количество машин на улице стало заметно больше — наступал час пик.
— Я терпеть не могу женщин, — ровным голосом произнес Уэсли, следя глазами за вертолетом. — Я считаю, что умственные способности этого биологического вида… — он пожал плечами, — … крайне ограниченны. Но физически они… — Он улыбнулся и закатил глаза. — Когда мимо проходит какая-нибудь красотка, мне приходится собирать в кулак всю свою волю, чтобы не пасть перед ней на колени. Интересный парадокс, тебе не кажется?
— Нет, — сказал я. — Просто ты женоненавистник, Уэсли.
Он фыркнул:
— Ты имеешь в виду, как Коди Фальк? — Он прищелкнул языком. — Изнасилование — не мой профиль. Слишком просто и скучно.
— Ты предпочитаешь уничтожать людей морально?
Он поднял бровь.
— Как свою сводную сестру. Ты довел ее до того, что жизнь ее превратилась в сплошной ужас. И она нашла единственный способ, каким могла выразить свое отчаяние, — секс.
Он поднял бровь чуть выше.
— Ей это нравилось. Неужели ты это серьезно? Господи, Пат, — или как там тебя, — разве не в этом суть секса? В забвении. И не надо рассказывать мне политкорректные байки про «духовную общность» и «занятия любовью». Смысл секса в том, чтобы трахаться. Смысл секса в том, чтобы низвести себя до животного состояния. Первобытного. Дикого. Доисторического. Мы царапаемся, кусаемся и стонем как животные. Все, что мы используем, — все эти афродизиаки, все эти кнуты, и цепи, и разные позы, — все это служит одной-единственной цели. Достичь забвения. Впасть в звериное состояние, перечеркнуть тысячелетия эволюции. Просто трахаться, Пат. Достичь забвения.
Я похлопал в ладоши:
— Отличная речь.
Он поклонился:
— Тебе понравилось?
— Прекрасно отрепетированная.
— Я шлифовал ее годами.
— Дело только в том, Уэс…
— Так в чем же дело, Пат? Скажи мне.
— Невозможно объяснить поэзию компьютеру. Ты можешь научить его грамоте, можешь научить рифмовать строки, но он никогда не поймет, что такое красота. Высшие материи. Суть вещей. И ты не понимаешь, что это такое — «заниматься любовью». Что секс может быть чем-то большим, чем просто траханье.
— Так именно этим ты занимаешься с Ванессой Мур? Высокодуховным сексом?
— Нет, — ответил я. — Мы просто трахаемся.
Он хмыкнул:
