ГЛАВА 6
I
— Самого главного? — переспросила Гейл.
Стаффорд помедлил, но тщеславие пересилило: он слишком гордился своими идеями и ему хотелось поразить ее — независимый историк открывает глаза академической науке.
— Я не буду вам открывать всех карт, — сказал он, — и ограничусь следующим. Действительно, все современные исследования по Эхнатону упоминают возможность того или иного заболевания. Но как второстепенное обстоятельство, как простую сноску на странице. Отметить и пойти дальше. Однако если это правда, то только представьте, что это может означать. Молодого человека неожиданно поражает ужасная и уродующая его болезнь. И не просто молодого человека, а обладающего практически неограниченной властью, которого льстивое окружение считает живущим богом. Вам не кажется, что это могло послужить катализатором всех новшеств и нововведений? Жрецы, выдающие его уродство не за проклятие, а за благословение? Художники, старающиеся представить безобразное прекрасным? Эхнатон постоянно клянется никогда не покидать Амарну, потому что здесь находился духовный дом его нового бога Атона. Но его заверения больше похожи на уловки испуганного юноши, ищущего предлог остаться дома. Амарна стала его убежищем. А окружение ни за что бы не осмелилось подвергнуть его слова сомнению.
— Возможно, — согласилась Гейл.
— Возможно — неправильное слово! — воскликнул Стаффорд. — Болезнь все объясняет. И дети его умерли молодыми.
Они проехали мимо последнего поля, огороженного тонким рядом деревьев, и перед ними раскинулась настоящая пустыня, где не встретишь ничего, кроме желтых дюн и остроконечного хребта песчаника.
— Господи! — не удержалась Лили от восторга.
— Чудесный вид, — согласилась Гейл.
Здесь все напоминало пограничную полосу, где роль часовых, не пускающих враждебные пески, выполняли водонапорные башни, расположенные в километре-двух друг от друга. Она показала вперед через смотровое стекло:
— Видите то огороженное стеной строение? Туда мы и направляемся. Раньше здесь находилась электростанция, но потом южнее построили новую, и Фатима сюда переехала. Это место почти точно посередине между Гермополисом и Тюна-эль-Габель, что…
— Извините, если мой рассказ вам показался неинтересным, — сказал Стаффорд.
— Вовсе нет, — запротестовала Гейл. — Вы упомянули, что дети Эхнатона умерли в молодости.
— Да, — смягчился Стаффорд. — Шесть его дочерей точно, а также Сменхкара и знаменитый Тутанхамон, если они являлись его сыновьями, как считают некоторые. Синдром Марфана резко сокращает жизнь. В основном расслоением аорты. Особую опасность представляет период беременности из-за дополнительной нагрузки на сердце. По меньшей мере две дочери Эхнатона умерли во время родов.
— Тогда это не было редкостью, — уточнила Гейл. — Продолжительность жизни женщин составляла меньше тридцати лет, значительно короче, чем мужчин, и связано это было в основном с осложнениями при беременности.
— И Эхнатона часто упрекают, что он тратил время на поклонение Атону, вместо того чтобы не допустить распада империи. Но для синдрома Марфана характерна повышенная утомляемость. Возможно, поэтому он никогда не изображался за каким-нибудь энергичным занятием — максимум в колеснице. Болезнь объясняет и любовь к солнцу — страдающие этим недугом часто мерзнут. И плохо видят. Чтобы что-нибудь разглядеть, им нужно много света.
— Довольно рискованно выстраивать целую гипотезу на одном этом допущении.
— Вы ретрограды! — фыркнул Стаффорд. — Так боитесь оказаться неправыми! Все вас пугает, от всего хотите перестраховаться! Но я не ошибаюсь! Моя теория полностью объясняет поведение Эхнатона. Вы можете назвать хоть одну-другую, не уступающую моей?
— А как насчет теории опиумного притона?
Стаффорд недоуменно взглянул на нее:
— Прошу прощения?
Гейл кивнула.
— Вам известно, что в склепах Каирского музея хранится мумия Аменхотепа III, отца Эхнатона?
— И что?
— Ее исследовали палеопатологи. Зубы оказались в ужаснейшем состоянии. — Она обернулась посмотреть на Лили. — Зерно тогда перемалывалось в муку камнями, и в ней обязательно оставались мельчайшие песчинки. Жевать такую пищу было равнозначно жеванию наждачной бумаги. К определенному возрасту все египтяне имели стертые зубы, но случай Аменхотепа отличался особой тяжестью. Его постоянно мучили абсцессы. У вас когда-нибудь был абсцесс?
Лили сочувственно кивнула, дотронувшись до щеки.
— Один раз, — ответила она.
— Тогда вы представляете, какие его мучили боли. А никаких антибиотиков, разумеется, не существовало. Приходилось дожидаться, пока он сам не пройдет. Не вызывает сомнения, что фараон пытался заглушить боль вином, хотя египтяне в основном предпочитали пиво. Но имелась и другая возможность. Согласно папирусу Эберса
[25]
лекарям эпохи Восемнадцатой династии был известен опиум. Его привозили с Кипра, растирали в пасту и наносили на больной участок, в случае Аменхотепа — на десны. Разве нельзя допустить, что врачи прописывали опиум и Эхнатону, если он действительно страдал от болезни так, как вы описываете? — Они подъехали к резиденции Фатимы — ворота оказались закрыты, и Гейл коротко посигналила. — Возможно, у него выработалось привыкание. В Амарне опиумом точно пользовались. Мы находили кувшины в форме мака со следами опиатов. Минойцы
[26]
пользовались опиумом для достижения религиозного экстаза и вдохновения в творчестве. Разве нельзя допустить, что Эхнатон и его придворные делали то же самое? Вы не считаете, что во всем амарнском периоде есть нечто галлюциногенное? Искусство, двор, религия, безумная внешняя политика?
— Вы хотите сказать, что Эхнатон был наркоманом? — засмеялась Лили.
— Я говорю, что эта теория объясняет амарнский период ничуть не хуже. Есть и другие. Что же до того, насколько она верна…
— Я никогда об этом не слышал, — сказал Стаффорд. — Об этом кто-нибудь писал?
— Пара статей в журналах, — ответила Гейл, и ворота наконец распахнулись.
— Интересно, — пробормотал Стаффорд, — очень интересно.
II
— Они что-то нашли, — сказал Нокс, отъезжая с участка Техасского общества. — И они от нас это скрывают.
— С чего ты взял? — нахмурился Омар.
— Ты не заметил у них в волосах паутину и пыль? А такое возможно, только если раскопки ведутся под землей.
— Понятно, — уныло согласился Омар. — Но они — археологи! Они бы ни за что не получили концессию, если им нельзя доверять.
