Девушка понимающе улыбнулась:
— Я здесь, чтобы убедиться, что вы в порядке, а не разговаривать.
— А если я не в порядке? Я думаю, что у меня серьезные травмы. И мне нужен нормальный врач.
— Для человека на смертном одре вы демонстрируете удивительную прыть. Кроме того, я знаю свое дело. Правда. И боюсь, у вас нет выбора — или я, или никто. Мне и так было сложно уговорить мистера Гриффина… — Она осеклась, раздосадованная, что и так сказала слишком много, сама того не желая.
Огюстэн не стал настаивать. Если он будет упорствовать, то только восстановит ее против себя. У стены стояла скамейка для ног, чтобы можно было дотянуться до верхних полок. Она встала на нее и стала осматривать его голову, аккуратно раздвигая волосы, чтобы обработать ссадины. Перед его глазами оказалась ее блузка — он заметил веснушки на бледной коже между пуговицами и жесткие чашечки консервативного белого лифчика. Она промыла ссадины дезинфицирующим раствором, и он, стиснув зубы, постарался не вздрогнуть. Она спрыгнула со скамейки, повернулась к нему лицом и, отогнув ему веки, заглянула в глаза. Радужная оболочка глаз оказалась пестро-голубой, а зрачки при взгляде расширились.
— Снимите, пожалуйста, рубашку, — сказала она.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Пожалуйста. Вы слышали мистера Гриффина.
— Просто имя. Я же больше ничего не прошу.
Она неохотно улыбнулась:
— Клэр.
— Клэр! Мне нравится это имя! — Он осторожно расстегнул рубашку. — Вы знаете, что по-французски это слово означает «свет»?
— Да.
— Оно вам подходит. Мою бабушку тоже звали Клэр. Чудесная женщина. Правда, чудесная! У нее были самые добрые руки.
— В самом деле?
— Честно! — Он поморщился от боли, вытаскивая рубашку из-под ремня. И смущенно посмотрел на живот, жалея, что в последнее время не следил за собой. — Значит, вы — археолог, Клэр?
— Я с вами не разговариваю.
— Думаю, что так и есть, раз вы здесь работаете.
Она вздохнула:
— На самом деле я — администратор проекта. Дело в том, что я немного говорю и пишу по-арабски.
— Говорите по-арабски? Откуда?
— Мой отец занимался нефтью, и я выросла в Персидском заливе. Сами знаете, как легко выучить язык в детстве. Думаю, что именно поэтому преподобный Петерсон и пригласил меня к ним присоединиться. Плюс мои познания в медицине. Они никогда не бывают лишними в таких местах.
— В таких местах?
Она покраснела и опустила глаза.
— Ну, вы понимаете.
— Нет, — нахмурился Огюстэн. — Думаю, что не понимаю. Если, конечно, вы не имеете в виду места, слишком примитивные, чтобы иметь своих докторов?
— Я совсем не это имела в виду, — запротестовала она. Как я уже говорила, я выросла на Ближнем Востоке. Мне здесь очень нравится. Просто дело в том, что даже дома молодые люди не очень-то любят ходить по врачам. А за рубежом, когда они даже не знают языка… — Она постаралась улыбнуться. — Вы же знаете американцев. Они — не самые лучшие путешественники.
— А какие именно у вас познания в медицине? Если уж мне предстоит вам довериться.
Она положила ладони ему на грудь, осторожно прощупывая ребра и следя за выражением лица, чтобы узнать, где становилось больно.
— Я изучала медицину пять лет.
— Пять лет? А потом просто бросили?
— Мой отец заболел. — Она наклонила голову, сомневаясь, стоило ли рассказывать незнакомому человеку так много. — И потерял работу. У него не было… нужной страховки. Мать к тому времени умерла. А ему требовался уход.
— И вы взяли его на себя?
Она кивнула, погружаясь в воспоминания.
— Вам когда-нибудь приходилось ухаживать за умирающим? — спросила она.
Он отрицательно покачал головой:
— Нет, только за самим собой.
— Петерсон и его церковь сделали для нас очень много. У них столько чудесных благотворительных программ. И даже хоспис, где мой отец… Вы понимаете. Плюс приют для сирот и кров для бездомных, много разного. Они — хорошие люди. Правда. И преподобный — хороший человек.
— Так вот почему вы здесь. Чтобы отблагодарить их?
— Наверное.
— А почему вы вчера уехали с раскопок?
Она потерла нос, делая вид, что не расслышала или не поняла. Но Огюстэн молчал. Она не выдержала затянувшейся паузы и, смутившись, спросила:
— О чем это вы?
— Я вчера приезжал сюда вместе с полицейскими, чтобы опросить свидетелей. На пути сюда я видел, как Гриффин увозил вас на машине. Зачем он вас прятал?
Она с трудом проглотила слюну.
— Никто меня не прятал.
— Нет, прятали!
Она подняла глаза, и их взгляды встретились. Огюстэн почувствовал, как громко забилось у него сердце. Клэр отвела глаза — ей было явно не по себе.
— С вами все в порядке, — сказала она, собирая на поднос медицинские принадлежности. — Синяки и ушибы. Ничего страшного.
— Вы знаете, что случилось той ночью, так ведь? — спросил Огюстэн. — Вы знаете, что произошло с Омаром и Ноксом.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Отлично понимаете, — возразил он. — Расскажите мне.
Но она бросилась к двери и начала стучать, чтобы ее выпустили.
II
— Сети I? — переспросила Лили.
— Фараон начала Девятнадцатой династии, — ответила Гейл, продолжая отгребать пальцами песок. — Он пришел к власти примерно через пятьдесят лет после Эхнатона и похоронен в Долине царей.
— И при чем здесь он? — поинтересовался Стаффорд.
— Его гробница на первый взгляд казалась достаточно простой. Входная шахта вела в погребальную камеру, перед которой располагался грязевик.
— Совсем как здесь?
— Да, и в Царской усыпальнице тоже. Но выяснилось, что грязевик на самом деле был вовсе не грязевиком. Это была шахта, которая вела в настоящую погребальную камеру. Ее сделали похожей на грязевик, чтобы обмануть потенциальных грабителей гробниц. Правда, это не помогло.
— И ты думаешь, что здесь то же самое? — спросила Лили. — Погребальная шахта?
— Очень может быть, — кивнула Гейл. — Не понимаю, как это не пришло мне в голову раньше.
— Шахта в гробнице Сети достигала ста метров. Но это — исключение. Обычно погребальные шахты не превышают нескольких метров. А эти иероглифы означают, что мы до чего-то добрались.
— И что из этого? — пробурчал Стаффорд. — Мы все равно не сможем выбраться.
