Но долго ли я смогу от них скрываться?
Очень и очень многие убедились на собственном опыте: если Консорциум взял тебя на прицел, играть с ним в прятки бессмысленно. Рано или поздно тебя все равно найдут.
Вайенте никак не верилось, что двенадцать лет верной службы пошли псу под хвост из-за цепочки несчастных случайностей. Неужели моей карьере и вправду суждено оборваться так нелепо? Целый год она неусыпно следила за тем, чтобы зеленоглазый клиент Консорциума получал требуемое. Я не виновата, что он покончил жизнь самоубийством, бросившись с башни… но получается, что он увлек с собой и меня.
Она могла заслужить прощение одним-единственным способом – опередив Брюдера… но ей с самого начала было понятно, насколько это шаткая надежда.
Вчера мне дали последний шанс, а я его упустила.
Уныло повернувшись к своему мотоциклу, Вайента вдруг услышала едва уловимый звук… уже знакомое тонкое жужжание.
Озадаченная, она посмотрела вверх. К ее изумлению, вертолет-разведчик снова поднялся в воздух – на этот раз у дальнего конца палаццо Питти. На глазах у Вайенты крошечный аппаратик принялся лихорадочно кружить над дворцом.
Это могло означать только одно.
Они еще не поймали Лэнгдона!
Но где же он, черт возьми?
Пронзительный визг над головой вновь выдернул доктора Элизабет Сински из горячечного забытья. Вертолет опять в небе? Но я думала…
Она подвинулась поудобнее на заднем сиденье фургона, рядом со своим молодым сопровождающим. Потом снова смежила веки, борясь с болью и тошнотой. Но сильнее всего ее мучил страх.
Время уже на исходе.
Хотя ее враг разбился насмерть, бросившись с башни, она по-прежнему видела во сне его фигуру и слышала голос, поучающий ее в полутемном кабинете Совета по международным отношениям.
Кто-то должен пойти на решительные действия, заявил он, сверкая зелеными глазами. Если не мы, то кто же? Если не сейчас, то когда?
Напрасно она не остановила его сразу, когда у нее была такая возможность! После той памятной встречи Элизабет, вся кипя, помчалась по Манхэттену в аэропорт Кеннеди. Ей не терпелось выяснить, кто этот полоумный, с которым ее свела судьба, и она вынула телефон, чтобы взглянуть на его сделанную напоследок фотографию.
Найдя ее, она не сдержалась и ахнула. Доктор Элизабет Сински прекрасно знала этого человека. Плюсом было то, что за ним ничего не стоило проследить. Минусом – что он был гением в своей области и при желании мог натворить уйму бед.
Нет ничего более плодотворного… и более разрушительного… чем блестящий ум, сосредоточенный на одной цели.
За полчаса дороги в аэропорт она успела обзвонить сотрудников и добиться того, чтобы все соответствующие организации – ЦРУ, американский и европейский Центры профилактики и контроля заболеваний и их филиалы по всему свету – включили этого человека в списки потенциальных биотеррористов.
Это все, что я могу сделать, пока не доберусь до Женевы, подумала она.
Измученная, она подошла к стойке и протянула регистраторше свой билет вместе с паспортом.
– А, доктор Сински, – с улыбкой сказала та. – Вам только что оставил записочку один очень симпатичный джентльмен.
– Простите? – Элизабет не помнила, чтобы сообщала кому-то номер своего рейса.
– Такой высокий, – продолжала девушка. – Зеленоглазый.
От изумления Элизабет выронила сумку. Он здесь? Но как?!
Резко обернувшись, она окинула взглядом лица других пассажиров.
– Он уже ушел, – сказала регистраторша, – но просил передать вам вот это. – И подала Элизабет сложенный листок бумаги.
Дрожащими руками Элизабет развернула листок и прочла написанные четким почерком строки. Это было знаменитое высказывание Данте Алигьери.
Самое жаркое место в аду
предназначено тем,
кто в пору морального кризиса
сохраняет нейтральность.
Глава 39
Марта Альварес устало посмотрела на крутую лестницу, ведущую из Зала Пятисот в музей на втором этаже.
Posso farcela, сказала она себе. Я смогу.
Марта отвечала в администрации палаццо Веккьо за все, что было связано с культурой и искусством, а потому взбиралась на эту лестницу бесчисленное множество раз, но теперь, на девятом месяце беременности, это давалось ей с большим трудом.
– А может, все-таки воспользуемся лифтом? – с тревогой спросил у нее Роберт Лэнгдон, кивая на маленький лифт поблизости, который недавно установили для посетителей с ограниченными возможностями.
Марта благодарно улыбнулась, но отрицательно покачала головой.
– Я же вчера говорила: доктор считает, что умеренные нагрузки полезны для ребенка. А кроме того, профессор, я знаю, что у вас клаустрофобия.
Услышав ее ответ, Лэнгдон почему-то слегка растерялся.
– Ах да, простите. Я и забыл, что сказал вам об этом.
Теперь растерялась Марта. Забыл? Да ведь после этого прошло меньше двенадцати часов, и мы обсудили тот давний случай, который вызвал вашу клаустрофобию, во всех подробностях!
Прошлым вечером патологически тучный спутник Лэнгдона по прозвищу Дуомино предпочел подняться в музей на лифте, а Лэнгдон с Мартой выбрали лестницу. По дороге Лэнгдон в красках описал ей, как упал в детстве в заброшенный колодец, и признался, что с тех пор испытывает невыносимый страх в любом тесном помещении.
Сейчас младшая сестра Лэнгдона легко взбежала по ступеням – они только и успели что проводить глазами ее болтающийся белокурый хвостик, – а сам Лэнгдон с Мартой поднимались медленно, то и дело останавливаясь, чтобы Марта могла перевести дыхание.
– Странно, что вам захотелось снова посмотреть на эту маску, – сказала она. – По сравнению со всем остальным, что есть во Флоренции, не такая уж она интересная.
Лэнгдон уклончиво пожал плечами.
– Я просто Сиене хотел показать. Кстати, спасибо, что еще раз пустили нас в неурочное время.
– Пустяки.
Одной лэнгдоновской репутации уже хватило бы для того, чтобы вчера вечером открыть ему галерею, но поскольку с ним был еще и сам Дуомино, у Марты просто не оставалось выбора.
Иньяцио Бузони по прозванию Дуомино был крупным авторитетом во флорентийских культурных кругах. Много лет возглавлявший музей Опера-дель-Дуомо, Иньяцио курировал все вопросы, связанные с главной исторической достопримечательностью города – огромным собором с красным куполом, который всегда был на первом плане не только в панораме, но и в истории Флоренции. Горячая любовь к этому сооружению вкупе с весом почти в сто восемьдесят килограммов и постоянно красным лицом и заслужили ему прозвище Дуомино, что означает «маленький собор».
