Так что вопрос оставался: зачем туда летит Лэнгдон? Этот непонятный маршрут американского профессора был еще одним звеном в цепи его странных поступков начиная с прошлого вечера, и сколько ни старалась Сински, она не могла найти им разумного объяснения.
На чьей он стороне?
Правда, Сински познакомилась с Лэнгдоном всего несколько дней назад, но она неплохо разбиралась в людях и не могла поверить, чтобы такого человека соблазнили деньгами. И все же вчера вечером он прервал с нами всякие контакты. А теперь казалось, Лэнгдон носится между городами, словно какой-то шпион. Или решил, что правда на стороне Зобриста?
От этой мысли ее обдало холодом.
Нет, убеждала она себя, я слишком хорошо знаю его репутацию, он на такое не способен.
Сински познакомилась с Робертом Лэнгдоном четыре дня назад в транспортном самолете «С-130», переоборудованном под мобильный координационный центр Всемирной организации здравоохранения.
В начале восьмого самолет приземлился на аэродроме Хэнскомфилд в двадцати с небольшим километрах от Кембриджа, Массачусетс. Сински не знала, как выглядит знаменитый профессор, с которым она связалась по телефону, и была приятно удивлена видом человека, уверенно поднявшегося по трапу в хвостовую часть самолета. Он вошел с беспечной улыбкой.
– Доктор Сински, я полагаю? – Лэнгдон крепко пожал ей руку.
– Профессор, ваш приход – большая честь для меня.
– А для меня – ваше приглашение.
Лэнгдон оказался высоким красивым мужчиной с интеллигентной внешностью и низким голосом. Поскольку его забрали прямо из университета и неожиданно, он, вероятно, был в рабочем костюме – твидовый пиджак, полотняные брюки защитного цвета и мокасины. Выглядел он моложе и спортивнее, чем она ожидала, и это лишний раз напомнило ей о ее возрасте. Я гожусь ему в матери.
– Спасибо, что согласились приехать, профессор, – сказала она с усталой улыбкой.
Лэнгдон показал на хмурого помощника, который был прислан за ним:
– Ваш друг не оставил мне выбора.
– Хорошо. За это ему и платят.
– Красивый амулет, – сказал Лэнгдон, глядя на ее ожерелье. – Лазурит?
Сински опустила глаза на голубой амулет в форме змеи, обвившей вертикальный столбик.
– Современный символ медицины. Кадуцей – вы, конечно, знаете его название.
Лэнгдон как будто хотел что-то сказать.
Она ждала.
Но он, должно быть, передумав, только улыбнулся и вежливо переменил тему:
– Итак, почему я здесь?
Элизабет пригласила его к столику из нержавеющей стали, за которым, видимо, происходили совещания.
– Присаживайтесь. Мне надо кое-что вам показать.
Лэнгдон неторопливо подошел к столу, и Элизабет отметила, что хотя профессор явно заинтригован неожиданным вызовом, он не проявляет ни малейшего беспокойства. Вот человек, который живет в ладу с самим собой. Будет ли он так же невозмутим, когда узнает, зачем его пригласили? – подумала она.
Он сел, и Сински без предисловий подала ему предмет, который она с сотрудниками извлекла из депозитной ячейки каких-нибудь двадцать часов назад.
Лэнгдон внимательно рассмотрел маленький резной цилиндр и кратко охарактеризовал его назначение. Ей оно было уже известно. Этот старинный валик использовался для оттисков. На нем было вырезано страшное изображение трехглавого Сатаны и одно слово: saligia.
– Saligia, – сказал Лэнгдон, – это латинское мнемоническое…
– Для семи смертных грехов, – подхватила Элизабет. – Мы осведомились.
– Хорошо… – В голосе Лэнгдона слышалось недоумение. – Вы по какой-то причине хотели показать это мне?
– Да. – Сински забрала цилиндрик и стала энергично его встряхивать. Внутри загремел шарик.
Лэнгдон с удивлением наблюдал за ней и хотел уже спросить, что она делает, но в это время торец валика засветился, и она направила его на гладкий участок стенки фюзеляжа.
Лэнгдон тихо присвистнул и подошел к изображению.
– «Карта ада» Боттичелли, – сказал он. – На сюжет Дантова «Ада». Полагаю, вам это уже известно.
Элизабет кивнула. Она со своей группой нашла это изображение в Интернете, с удивлением узнав, что оно принадлежит Боттичелли, известному в первую очередь своими светлыми, идеализированными образами «Весна» и «Рождение Венеры». Сински обожала обе картины, хотя воспевали они плодородие и жизнетворную силу и были еще одним горьким напоминанием о ее собственном бесплодии. Это было единственным постоянным сожалением в ее жизни, в других отношениях чрезвычайно плодотворной.
– Я надеялась, что вы растолкуете мне символическое содержание этой картины, – сказала Сински.
В голосе Лэнгдона впервые послышалось раздражение.
– Вы за этим меня привезли? Я думал, у вас правда что-то чрезвычайное.
– Снизойдите к старческому капризу.
Лэнгдон тяжело вздохнул.
– Доктор Сински, вообще говоря, если вам надо что-то узнать о какой-то картине, лучше всего обратиться в музей, где хранится оригинал. В данном случае это Апостолическая библиотека Ватикана. В Ватикане есть великолепные искусствоведы, и они…
– Ватикан меня терпеть не может.
Лэнгдон удивился:
– И вас тоже? Я думал, только меня.
Она грустно улыбнулась:
– ВОЗ твердо убеждена, что широкая доступность контрацептивов – одно из ключевых условий здоровья планеты и в смысле предотвращения болезней, передаваемых венерическим путем, и в смысле контроля рождаемости.
– А Ватикан считает иначе.
– Да. Он потратил массу сил и денег, объясняя странам «третьего мира», какое зло несут противозачаточные средства.
– Ну да, – с улыбкой отозвался Лэнгдон, – кому, как не восьмидесятилетним старцам, давшим обет безбрачия, наставлять мир в вопросах секса.
Лэнгдон нравился ей все больше и больше.
Она встряхнула проектор, чтобы подзарядить, и снова навела на стенку.
– Профессор, посмотрите внимательнее.
Лэнгдон шагнул к проекции, всмотрелся, подошел еще ближе и вдруг застыл.
– Странно. Она изменена.
Быстро заметил.
– Да. И прошу вас объяснить, что означают эти изменения.
Лэнгдон молча рассматривал картину, задержался на десяти буквах, из которых составилось слово catrovacer… потом на чумной маске и на странной фразе по краю со словами «глаза смерти».
– Кто это сделал? – спросил он. – Откуда эта вещь?
– Сейчас чем меньше вы об этом знаете, тем лучше. Я рассчитывала, что вы сможете проанализировать эти изменения и объяснить нам их смысл.
