Лэнгдон задумался.
– Вы полагаете, что «подземный дворец» как-то связан с Дворцом дожей?
– А что? Там говорится, чтобы мы стали на колени в соборе Сан-Марко, а потом пошли по звуку струящейся воды. Может быть, этот звук приведет нас в соседний Дворец дожей. Там, может быть, нижняя часть дворца в воде.
Лэнгдон бывал во Дворце дожей много раз и знал, что никакие части его не затоплены. Этот просторный комплекс строений включал в себя и первоклассный музей, и целый лабиринт учрежденческих помещений, и внутренние дворы, и тюрьму, такую большую, что она занимала несколько зданий.
– Возможно, вы правы, – сказал Лэнгдон, – но если мы будем искать наобум, на это понадобится не один день. Предлагаю поступить так, как сказано в стихотворении. Сначала идем в собор, находим могилу или статую вероломного дожа и становимся на колени.
– А потом? – спросила Сиена.
– А потом… – Лэнгдон вздохнул. – Молимся изо всех сил, чтобы услышать журчание воды и чтобы она куда-нибудь нас привела.
В наступившем молчании Лэнгдон вспомнил встревоженное лицо Элизабет Сински, явившееся ему в галлюцинациях, и как она шептала ему из-за реки. Время уже на исходе. Ищите, и найдете. Где она сейчас? Цела ли? Люди в черном, конечно, уже поняли, что он и Сиена скрылись. Они погонятся за нами – вопрос, как скоро?
Преодолевая вдруг накатившую усталость, Лэнгдон вернулся к стихотворению. При взгляде на последнюю строчку у него возникла новая мысль. Он не знал, стоит ли заговаривать об этом. Куда не смотрятся светила. Может быть, это не имеет отношения к их поискам, и все же он решил поделиться своей мыслью.
– Я вот что хочу заметить.
Сиена подняла глаза от мобильного телефона.
– Три части «Божественной комедии» Данте, – сказал Лэнгдон, – «Ад», «Чистилище» и «Рай» – все три заканчиваются одним и тем же словом.
Сиена смотрела с удивлением.
– Каким словом? – спросил Феррис.
Лэнгдон показал на нижнюю строчку переписанного текста.
– Тем же самым, которым кончается это стихотворение, – «светила».
Он поднял посмертную маску Данте и показал на центр спиральной надписи.
Куда не смотрятся светила.
– Мало того, – продолжал Лэнгдон, – в финале «Ада» Данте слышит шум ручья, пробившегося через камень, и, двигаясь вдоль него… выходит из ада.
Феррис слегка побледнел.
– Черт.
И в это мгновение вагон наполнился оглушительным грохотом – поезд «Фреччардженто» ворвался в горный туннель.
В темноте Лэнгдон закрыл глаза и попытался дать отдых уму. Зобрист, может, и был безумцем, подумал он, но Данте он знал основательно.
Глава 64
Лоренс Ноултон вздохнул с облегчением.
Шеф все-таки решил посмотреть видео Зобриста.
Ноултон живо нагнулся, достал красную флешку и вставил в свой компьютер, чтобы показать шефу. Дикое девятиминутное послание Зобриста не отпускало координатора, и ему ужасно хотелось увидеть его еще и чужими глазами.
Тогда это свалится с моих плеч.
Затаив дыхание, он пустил запись.
Экран потемнел, потом кабинку наполнил тихий плеск воды. Камера начала двигаться в красноватой мгле подземной полости, и хотя шеф внешне никак не реагировал, Ноултон чувствовал, что он и недоумевает, и встревожен.
Камера перестала двигаться вперед и нацелилась вниз, на поверхность воды, затем погрузилась на метр или два и показала полированную титановую пластинку, привинченную ко дну.
В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ
МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА
Шеф почти незаметно вздрогнул.
– Завтра, – прошептал он, взглянув на дату. – А знаем ли мы, где «это место»?
Ноултон помотал головой.
Камера переместилась налево и показала погруженный в воду пластиковый мешок со студенистым желтовато-коричневым содержимым.
– Что это, черт побери? – Шеф придвинул кресло и вглядывался в слегка волнующийся пузырь, похожий на воздушный шарик, привязанный ко дну.
Фильм продолжался; в кабинке повисла напряженная тишина. Вскоре экран потемнел, на стене пещеры появилась странная тень с птичьим носом и завела туманную речь:
Я Тень…
Загнанный под землю, я вынужден обращаться к миру из ее глубин, из мрачной пещеры, где плещут кроваво-красные воды озера, не отражающего светил.
Но это мой рай… идеальная утроба для моего хрупкого детища.
Инферно.
Шеф повернулся к Ноултону:
– Инферно?
Тот пожал плечами.
– Я же говорю: от этого мороз по коже.
Шеф напряженно вглядывался в экран.
Носатая тень продолжала говорить еще несколько минут; она говорила о моровых язвах, о необходимой чистке населения, о собственной грядущей славе, войне с невежественными врагами, чинившими бесконечные препятствия, и о горстке верных последователей, которые понимают, что только решительными действиями можно спасти планету.
Из-за чего идет война, Ноултон не знал, но с самого утра задавался вопросом: правильную ли сторону занял в ней Консорциум? Голос продолжал:
Я выковал орудие спасения, но наградой за мои труды – не лавры и не фанфары, а угрозы меня убить.
Смерти я не страшусь… ибо смерть превращает провидца в мученика… воплощает благородные идеи в мощные движения.
Иисус, Сократ, Мартин Лютер Кинг.
Скоро я стану с ними в один ряд.
Шедевр, который я создал, – творение самого Бога… Того, кто одарил меня умом, вооружил знаниями и вдохнул мужество, необходимое для того, чтоб выковать такое орудие.
И день уже близок.
Инферно спит рядом со мной и скоро вырвется из водного чрева… под пристальным взором хтонического чудища и всех его фурий.
При всей доблести моих деяний я, как и вы, не чужд Греху. И я повинен в самом черном из семи – в этом соблазне одиноких, которого столь немногим удалось избежать.
Гордыня.
Записав это послание, я уступил его черной тяге, страстному желанию оповестить мир о моем создании.
Пусть знает мир.
Человечество должно знать источник своего спасения… имя того, кто навеки запечатал зияющую пасть ада.
С каждым часом исход все определеннее. Математика, неумолимая, как закон всемирного тяготения, не признает сделок. То же экспоненциальное умножение жизни, которое почти убило человеческий род, теперь спасет его. Красота живого организма – будь он благом или злом – в том, что он подчиняется велению Божьему, единому для всех.
