Направляясь назад в свою квартиру приблизительно через полчаса после того, как я простился со старушкой, я заметил, что точная копия моего старого велосипеда, брошенного на работе в тот день, когда меня приняли в Директорат, была пристегнута к тому самому фонарному столбу, который использовал я для своей развалюхи. Странно, подумал я. Какое совпадение.
Войдя в дом, я увидел Эбби за кухонным столом, она попивала винцо с последним человеком, которого я предполагал здесь увидеть.
— Барбара?
Одетая в неприглядное ворсистое платье, с неудачной короткой стрижкой, эта пухлая девица хихикнула, увидев меня.
— Генри, привет.
— Вы как здесь оказались?
— Я пригнала ваш велосипед. Вы оставили его на работе. — По краям ее щек зарозовело что-то вроде румянца. — Я его пристегнула цепочкой возле дома.
Меня это тронуло.
— Очень мило с вашей стороны. Я о нем совершенно забыл.
— Вам он на новой работе не нужен?
— Вообще-то не нужен. Обычно за мной присылают машину.
Барбара восхищенно просияла.
Тут вмешалась Эбби.
— Мы как раз тут сидим — знакомимся, — сказала она. — Я сказала, что Барбара могла бы оставить велосипед мне, но она, похоже, была полна решимости увидеть тебя.
Барбара зарумянилась.
Эбби со значением посмотрела на меня.
— Мы думали, ты появишься раньше.
— Я был в больнице.
Барбара, услышав это, прониклась восхищенным сочувствием, Эбби посмотрела на нее с нескрываемым раздражением.
— Я так вам сочувствую, — сказала Барбара. — Есть какие-нибудь изменения?
— Не думаю, что в его состоянии произойдут какие-нибудь изменения.
— Выпей, — сказала Эбби. — За компанию.
Я сел, налил себе вина и спросил у Барбары, как у нее дела на работе.
— Вы же знаете, какие там дела. Материалов больше, чем мы можем обработать. Даже хранилище в Норбитоне переполнено. А Питер ведет себя как-то странно.
— Значит, никаких изменений, — сказал я, и Барбара услужливо рассмеялась.
— Меня постоянно посылают в экспедицию. — Пухлая девица наклонилась ко мне. — А эта женщина оттуда — ну, которая жирная и потливая. Я ее боюсь.
— Да-да, знаю, — сказал я. — Я помню. Но вы-то как поживаете?
Пока Барбара болтала о всяких пустяках, Эбби свернулась на своем стуле и угрюмо прихлебывала вино.
— Я вчера провела великолепнейший вечер с вашим мистером Джаспером, — сказала Барбара.
И тут подозрение зародилось в моем мозгу.
— Вот как?
— Очень милый человек. Такой внимательный.
Меня это встревожило, хотя я и не знал почему.
— И вы еще будете с ним встречаться?
— Наверняка, — сказала она. Голос ее прозвучал слишком уж уверенно, и она добавила: — Я надеюсь…
Эбби зевнула, потом с демонстративным удивлением посмотрела на часы.
— Боже мой — неужели уже так поздно?
— Какая занудная особа, — сказала она, как только за Барбарой закрылась дверь.
Я поставил чайник на плиту.
— Ну, занудной я бы ее не назвал.
— Она явно находит тебя очаровательным.
— Что ты имеешь в виду?
— Приехала сюда, чтобы привезти эту груду старого железа. Как-то это неловко.
— Думаю, это жест любезности.
— Жест любезности? — Мое предположение явно показалось ей нелепым. — А я думаю, она на тебя запала.
Я слышал, как закипает чайник.
— Что это ты имеешь в виду?
Эбби сложила на груди руки.
— Это видно по ее глазам.
— Ерунда. С какой стати Барбаре интересоваться мной? Так ты будешь кофе или нет?
Эбби прошлепала прочь из кухни.
— Этого еще не хватало, — пробормотал я. — Слушай, а может, ты просто ревнуешь?
Единственным ответом мне был хлопок двери — она удалилась в свою комнату.
Я серьезно подумывал — не постучаться ли мне в эту дверь, не заключить ли Эбби в объятия и не признаться ли в том, что я совершенно безнадежно и всепоглощающе влюблен в нее (и что Барбара ни в малейшей степени меня не интересует), но тут меня отвлек дверной звонок.
На пороге топтался водитель Директората.
— Берите пальто, — прохрипел он. — Старосты хотят вас на пару слов.
Я постарался как можно шумнее снять пальто с вешалки и подготовиться к уходу, но Эбби не вышла из своей комнаты, а меня снедала гордыня — и я не сказал ей, что ухожу.
У Барнаби в машине работало «Радио-четыре»
[40]
— передавали какую-то вечернюю дребедень с участием двух преподавателей, которые бурно спорили о раннем творчестве Герберта Уэллса.
— Ученые, — сплюнул Барнаби, когда мы проехали мимо станции Тутинг-Бек и начали обычный долгий выезд из Южного Лондона.
— Но разве вы не были одним из них? — робко спросил я.
— Ну да, — сказал Барнаби, и в голосе его послышалась еще большая, чем обычно, воинственность. — Только разница в том, что я знал, о чем говорю. И продолжал бы говорить до сих пор, если бы эти мерзавцы не подставили меня. Если бы они не состряпали этого вранья…
— Где сегодня Джаспер? — спросил я, не желая слышать еще одну вспышку раздражительности Барнаби. — Где Стирфорт?
На лице водителя появилась гримаса.
— Слишком трусливы. Настоящие бабы. Та еще парочка.
— Я не верю, что они трусы, — тихо сказал я. — Все дело в Хокере и Буне — они кого угодно напугают.
Ворчанье с переднего сиденья.
— Вы их когда-нибудь видели?
— Нет, — ответил он, хотя по тому, как он это сказал, я понял, что он лжет.
Я хотел было продолжить расспросы, но Барнаби включил звук на максимум и весь остаток пути не отвечал ни на какие вопросы.
Десятки репортеров и фотографов, которые толкутся и прихорашиваются перед домом номер десять в дневные часы, давно уже разошлись по домам, а те, кто остался — солдаты, охранники, полицейские в штатском, — все они безропотно, покорно расступились передо мной, и я снова подивился тому, что слово «Директорат» действует как лучшая из отмычек.
На этот раз я вошел в дом на Даунинг-стрит один. Барнаби остался в машине, где с мрачным видом переворачивал страницы книги «Эрскин Чайлдерс и драма утопизма: о (ре)конфигурации большевизма в „Загадке песков“».
[41]
