Его эмоции, когда он осознал все это, были сложными. Естественно, тут был и стыд, и некоторая доля унижения, и большая часть самоедства, но присутствовало и (и это было нечто такое, что принц смог признать только гораздо позднее, когда события завлекли его туда, откуда точка возврата казалась пройденной) тайное, безотчетное удовольствие, трепетное наслаждение запретного.
Артур поднял свою одежду с того места на полу, куда ее бросил Стритер, и начал одеваться. Натягивая рубашку, он заметил аккуратный, профессиональный прокол на своей левой руке — первый, с прискорбием сообщаем мы вам, из множества, которые появятся вскоре, — и почувствовал судорогу стыда и жалости к себе. Не раз его взор обшаривал комнату и останавливался на заднице Стритера, гладкие, свежие контуры которой он сравнивал с собственным обвислым геморроидальным седалищем и чувствовал, как на него накатывает волна глубокой печали.
Постаравшись бесшумно закрыть дверь, принц на цыпочках вышел из этой комнаты и направился к своей собственной. Отдавая себе отчет в том, что вид у него отвратительно непрезентабельный, он шел со всех ног, низко опустив голову и молясь, чтобы никто его не заметил. С облегчением увидев, что вход в его покои никем не охраняется, принц заперся внутри, принял душ и попытался привести себя в божеский вид, но все это время страшная жажда мучила его душу, терзала его, вымаливая, выпрашивая то, что ей было необходимо.
Принц испытал укол сожаления. Где был Сильверман? Почему он не искал его предыдущим вечером? И хуже всего, почему его не было здесь сейчас, чтобы его одеть? Артур Виндзор по пальцам одной руки мог пересчитать те случаи в своей взрослой жизни, когда он одевался самостоятельно.
Он сел на кровать, взял телефон и набрал личный номер Сильвермана. Сколько он ни держал трубку, никто ему не ответил. В смятении принц позвонил через коммутатор Кларенс-хауса.
— Слушаю? — ответил ему молодой женский голос с легким оттенком эстуарного английского,
[50]
как и у большинства людей этого поколения.
— Это принц Уэльский.
— Доброе утро, сэр.
— С кем я говорю?
— Это Бет, сэр.
— Ах да — У принца сохранились какие-то смутные воспоминания о фальшивых ногтях и громадных серьгах в форме колец. — Доброе утро, Бет. Я пытаюсь связаться с мистером Сильверманом. Но он, похоже, не берет трубку.
— Одну минуту, сэр.
Последовал щелчок, пауза, потом Бет заговорила снова:
— Его частная линия в порядке, сэр. Я выясню и перезвоню вам.
— Спасибо, Бет. Очень вам благодарен.
— Спасибо вам, сэр.
Принц положил трубку, походил по комнате, потоптался в нерешительности, погрыз ногти, посмотрел на часы, дождался, когда маленькая стрелка опишет полный круг, потом снова взялся за телефон. Он набрал номер жены — длинные гудки, казалось, никогда не закончатся.
— Кто это? — запыхавшимся голосом проговорила его жена.
— Лаэтиция?
— Артур? Это ты? Где ты был?
Странным образом Артуру показалось, что на другом конце провода он слышит мужской голос. Дыхание его жены, казалось, стало еще тяжелее.
— Дорогая, что ты делаешь?
— Ничего. Я только что проснулась.
— Ничего? Это правда? Там не происходит ничего такого, о чем мне не известно?
— Конечно нет. Я же тебе уже сказала. И вообще, разве не я должна задавать тебе этот вопрос?
Артур услышал на другом конце звук, похожий на хрипловатый стон.
— Я звоню, чтобы попросить тебя о помощи, — сказал он, чувствуя, как отвращение проникает в его голос.
— Извини, Артур. Сейчас очень неудобное время. Я себя неважно чувствую. Мне пора.
И линия без всякого предупреждения обезмолвела.
Вынужденный в отсутствие Сильвермана самостоятельно принимать решения, принц выбрал темно-серый костюм и, когда телефон зазвонил снова, маялся перед зеркалом, испытывая все возможные средства, чтобы не казаться таким пучеглазым и изможденным.
— Лаэтиция?
— Вообще-то это Бет, сэр.
— Бет?
— Мы разговаривали только что. Я с коммутатора.
— Бет! Ну конечно.
— Я нашла мистера Сильвермана, сэр.
Принц оживился.
— Замечательно. И где же он?
Последовала секундная пауза.
— Он у принцессы Уэльской. Он с вашей женой, сэр.
Артур прокрался по коридору, который вел в большой комплекс комнат, занимаемых его женой. Он не знал, что скажет ей, и шел, пытаясь, как некий ревнивый Кнуд,
[51]
сдержать прилив подозрений. Принц был не из тех людей, что ищут драки или хандрят без нее. Если бы все повернулось по-другому, мы подозреваем, что он ничего бы не сказал и сделал бы все от него зависящее, чтобы не заметить очевидных признаков, возможно, удалился бы в свои покои и погрузился в тоску. Но, как вы увидите, события развивались иначе.
Когда дверь покоев его жены начали отпирать изнутри, Артур метнулся назад по коридору, прижимаясь к стенам и заглядывая за углы.
Дверь распахнулась, и появился Сильверман, за его спиной послышался смех жены принца. Артур попытался вспомнить, когда он в последний раз вызывал такой смеху Лаэтиции, и пришел к убийственному выводу: никогда. Ни разу.
Сильверман говорил что-то несусветное. На таком расстоянии разобрать было трудно, а по губам читать принц не умел, но это было похоже на приглашение. Приглашение и обещание. Его придворный подмигнул на манер, который можно описать единственным образом: похотливый.
— Пусть это будет нашей тайной. — Это был голос Лаэтиции — из комнаты.
Придворный остановился, снова подмигнул и зашагал по коридору, и теперь у принца не оставалось иного выхода, как только выйти из своего укрытия. У Сильвермана даже не хватило порядочности смутиться.
— Доброе утро, сэр.
— Что вы делали в покоях моей жены, Сильверман?
— Ей потребовался мой совет, сэр.
— Ваш совет?
— Именно, сэр.
Принц посмотрел на своего старого друга и теперь не увидел никаких следов предательства на его лице, никакого надувательства или похотливого обмана.
— Мне нужен был кто-нибудь помочь одеться, а вас не оказалось.
