На столе рядом с лампой тихо жужжал небольшой фонограф, хотя и более простого, более утилитарного типа, нежели тот, что красовался в центре архива. Под иглой звукоснимателя вращалась молочно-белая, как саван привидения, пластинка, похожая на ту, что Анвин обнаружил в кабинете Ламека. Фонограф не издавал никаких доступных слуху звуков; он не был оснащен рупором-усилителем. Вместо этого к нему была подсоединена пара шарообразных наушников, надетых на голову спящего младшего клерка.
Поблизости стояли и другие кровати, все они были расставлены тремя рядами, как письменные столы на четырнадцатом этаже. На каждой из них спал младший клерк. Некоторые из них были покрыты одеялами, другие нет. Одни спали одетыми в костюмы, другие были в пижамах, а кое-кто закрывал глаза маской для сна. И на головах у всех торчали одинаковые наушники, подключенные к тихо жужжавшим фонографам.
Анвин нагнулся к голове младшего клерка, тихонько приподнял наушник и прислушался. Все, что он услышал, были статические разряды, но разряды сильно артикулированные, они имели определенный ритм — звучали то выше, поднимаясь как волна, то ниже, то взлетая вверх, то рассыпаясь, стихая. Понемногу ему стали слышны и иные звуки. Он услышал приглушенное звяканье автомобильного клаксона, словно доносившееся с какой-то отдаленной городской улицы, отстоящей на несколько кварталов отсюда и похожее на крики птиц, кругами носящихся над морем. Услышал он и рев каких-то морских животных из пучин этого моря и попискивание других, более мелких тварей, снующих по его песчаному дну. И еще услышал шуршание, словно кто-то переворачивал страницы книги.
Младший клерк открыл глаза и посмотрел на него.
— Вас прислали нам в помощь, не так ли? Давно пора.
Анвин выпустил из пальцев наушник и выпрямился.
Глаза младшего клерка закрылись, и Анвину на секунду показалось, что он вполне может снова заснуть, но тот помотал головой и стащил с себя наушники.
— Беспрецедентно! — заявил он. — Ну что это такое, уже почти два часа пополудни! А они все присылают нам новые записи!
Он сел на постели и потер лицо обеими руками.
— Такое впечатление, что никто даже не собирается просыпаться! Однако у подозреваемых отсутствуют какие бы то ни было модуляции, указывающие на виновность, а графики грешат слишком большим разбросом амплитуды, чтобы считать это самопроизвольными искажениями. А кроме того, имеется еще эта более мелкая группа, вся характеризующаяся одинаковой имиджевой совокупностью, — и это целая подгруппа с почти идентичными эйдетическими проявлениями, которая ко всему прочему являет собой ювенальный конструкт. — Он снял с пластинки адаптер и выключил фонограф.
— Что это такое? — спросил Анвин.
— Что вы имеете в виду?
— Это вот… почти идентичные эйдетические проявления, — с трудом сумел повторить Анвин.
— А-а. Это передвижной луна-парк. — Младший клерк хмыкнул и закатил глаза.
Из механизма, управляемого мисс Полсгрейв, вырвалась новая вспышка света, и они оба обернулись в ту сторону.
— Я сначала решил, что это ошибка, допущенная при перезаписи пластинки, — сказал младший клерк, переходя на шепот. — Но попробуйте сказать это ей!
Он снял с диска фонографа пластинку и сунул ее в конверт, потом надел тапочки, стоявшие возле кровати, встал, расправил одеяла на постели, обтянув ими боковины матраса, и взбил подушку.
— Ну вот, — сказал он. — Теперь это все ваше. Можете свободно рециркулировать мой рапорт, если вам удастся заполучить копию от этих циркачей. Вам скоро надоест все время слушать это: «Кое-что сделать, кое-куда поехать»… Ну что это за директива, она же ниже порога восприятия!
Младший клерк хлопнул Анвина по плечу и зашлепал прочь, в темноту. Минуту спустя Анвин услышал, как открылась и закрылась дверь. Теперь он остался один среди спящих младших клерков.
Анвин присел на край кровати. Он должен был уже чувствовать усталость, но мысли неслись так быстро, как недавно его несли ноги. Младший клерк повторил те фразы, что произнесли таксист и его пассажиры, — это явно были кодовые слова, принятые для опознания своих. Они пребывали все в том же странном сне — но с какой целью Хоффман его навел? Остается лишь надеяться, что Мур сумел чего-то добиться в своем расследовании.
Анвин повернулся в сторону центральной секции помещения архива и увидел, что мисс Полсгрейв уже сидит в своем розовом кресле. На ней было платье бледно-лилового цвета, а волосы ниспадали светло-каштановыми локонами. С этого расстояния ее глаза казались темными впадинами. Кажется, она наблюдала за ним.
Анвин встал и заговорил, оставаясь на расстоянии от нее:
— Мисс Полсгрейв, я…
Но она тут же приложила палец к губам.
Младшие клерки, спавшие поблизости, повернулись в своих постелях, некоторые что-то забормотали во сне. Один поправил наушники и сказал:
— Попробуй-ка поработать в таких условиях.
Мисс Полсгрейв начала накручивать ручку своего фонографа. Когда она с этим покончила, то опустила иглу на пластинку, и помещение архива вновь заполнил голос Клео Гринвуд, поющей под аккомпанемент аккордеона. Младшие клерки, потревоженные было Анвином, теперь совершенно успокоились. Анвин также чувствовал на себе воздействие этой музыки.
Он опустил портфель на пол, выключил свет и лег на кровать. Ему было вполне удобно, хотя кровать была маленькая. Он скинул ботинки, не беспокоясь о том, чтобы развязать шнурки, и забросил ноги на матрас. Подушка оказалась очень мягкой, а одеяло, когда он под него забрался, представилось ему самым прекрасным, самым теплым и мягким одеялом в мире. Должно быть, оно сделано из шелка, подумал он.
Он снял шляпу и бросил ее на пол, рядом с ботинками. Все эти вещи ему больше не понадобятся. Он навсегда останется здесь, где его никто не знает, и будет спать до конца своих дней, а когда умрет, его можно будет засунуть в один из этих выдвижных ящиков для папок, написать на ярлыке его фамилию и закрыть его там навеки. Сознание еще некоторое время болталось где-то на задворках сна, слова перемещались через границу между сном и бодрствованием, словно гонимые теплым ветром, оторванные от своего смысла. Он почти позволил этому ветру унести его, когда несколько этих слов вдруг ясно предстали перед его внутренним взором, словно напечатанные крупным шрифтом, и он проснулся, разбудив самого себя громким восклицанием:
— Газеты и голуби! — Именно это он произнес и уже понял, что забыл нечто очень важное.
Борясь с воздействием гипнотического голоса мисс Гринвуд, он свесился через край кровати и расстегнул замок своего портфеля, нашел пластинку, взятую из кабинета Ламека, и вытащил из конверта. Установил ее на диск электрического фонографа, стоявшего возле постели, повозился с ручками аппарата и запустил его. Потом нащупал наушники и водрузил их себе на голову.
Голос мисс Гринвуд постепенно смолк, а с ним и звучание аккордеона. Он услышал знакомые статические разряды, шорохи, то усиливающееся, то затихающее потрескивание и постукивание. Это был, несомненно, какой-то тайный язык, но Анвин ничего не понимал. Потом он перестал слушать звуки и вместо этого попытался увидеть их. Статические разряды имели некую форму, размеры; их уровень то поднимался подобно водопаду, несущемуся вопреки всему вверх, то замирал. За этим следовали новые взлеты, преодоление новых стен, и в одной из них Анвин увидел окно, а за ним — дверь, а вдоль двух других стен стояли сплошные ряды книг с синими и коричневыми корешками. Статические разряды рассыпались по полу и превратились в ковер, создали тени стульев, а потом и сами стулья.
