Пролог
Под кроватью нет никаких чудовищ.
Он старается дышать ровно и вести себя очень-очень тихо. Любой звук может его выдать. Если не шуметь, злой дядя его не найдет, развернется и отправится восвояси. И все будет хорошо? Но пришелец, уходя, заберет маму с собой.
Мальчик видел только руку. Рукав из такой же грубой ткани, как и папин комбинезон. Папа его надевает, когда чинит гоночный велосипед или что-то мастерит.
Космический корабль, который мальчик собирал почти неделю, сломался; детальки валяются на полу. Некоторые из них лежат под кроватью, совсем близко от его укрытия. Проносясь по спальне, он смахнул корабль со стола; стол у него зеленый и пластмассовый, они с папой купили его в «Икее». Мальчик боится, что тот псих внизу услышал шум, когда кирпичики «Лего» посыпались на пол. Игрушечный Люк Скайуокер, о котором он так долго мечтал и которого родители недавно подарили ему на день рождения, валяется у самого его носа и таращит темные пустые глаза.
Все, что он видел, — это рука и монтировка, ударившая маму по голове за правым ухом. Мамина голова откинулась назад, как у тряпичной куклы. Шея у нее была такая тонкая и белая. Круглые капли крови словно повисли в воздухе. Мама беззвучно осела на пол; ему пришлось сделать шаг назад, чтобы она его не придавила. А в дверях стояла темная фигура. Рассмотреть ее получше ему не хватило смелости. Даже непонятно, дядя это или тетя. Но пришелец точно хотел причинить им зло. Одно мгновение — не дольше вдоха — он ощущал желание защитить маму. А потом человек шагнул в дом, и мальчик снова увидел монтировку. На ней осталась кровь. Мамина кровь. Он повернулся и побежал.
«Надо дышать тихо, — думает мальчик, — беззвучно».
Он слышит шаги на лестнице. Тяжелые шаги, как у папы. А может быть, это он и есть? Может быть, он успел домой как раз вовремя, чтобы их спасти? Наверху шаги останавливаются. Он пытается вовсе не дышать. В груди уже свербит. Снова слышны шаги. Теперь они приближаются к нему.
Две ноги на полу. На пути к кровати они наступают на остатки корабля, теперь детали совсем раздавлены.
Под кроватью никаких чудовищ нет. Чудовище стоит у кровати. Оно медленно-медленно опускается на корточки. Мальчик слышит незнакомое дыхание. Затем — голос:
— Я везде.
Рука хватает его за волосы и тащит по полу. Кричать мальчику уже не хочется. В голове — одна мысль: «Сейчас я отправлюсь к маме».
Часть I
Музей Эдгара Аллана По
Бог есть умопостигаемая сфера, центр которой везде, а окружность нигде.
Алан Лилльский
[1]
, XII век
Глава первая
Берген, сентябрь 1528 года
Мало хорошего слышал нищенствующий монах о городе Бергене и еще меньше — о Норвегии, родной своей стране, которую он почти не помнил. Край ненастья и несчастья, говорят про нее. Редкий город заберется так далеко на север. По сравнению с другими здешними поселениями Берген как-никак большой город, и если цирюльник решил осесть именно здесь, значит, у местных мальчишек он нашел то, что искал.
Ког, на котором монах плыл от самого Ростока, был из тех, что раньше служили людям Ганзы
[2]
; здесь, в северных широтах, ганзейские коги все еще в ходу. В море они хороши, но все же не могут соперничать с английскими и голландскими торговыми судами. Ког перевозил муку, соль и бочки с пивом, к которым команда во время плавания основательно прикладывалась. В последний день во время шумной попойки на фордеке один моряк свалился за борт и утонул. Настроение у всех сразу испортилось — утопленнику было всего четырнадцать зим от роду, и на судне его любили. Нищенствующий монах так и не понял, за что. Его самого несчастный случай скорее позабавил. Утонувший юнец все плавание горланил по ночам, не давая монаху сомкнуть глаз. Спасибо сильной качке, теперь он приедет в Берген отдохнувшим. Каждому свое. Моряк на то и моряк, чтобы жить разгульно и недолго. Вряд ли кто будет всерьез скучать по утонувшему щенку.
Они вошли в залив, называемый Воген, и команда принялась убирать паруса и определяться с местом, где бросить якорь. Стояла осень, но наверху, в горах, уже заметны были приметы зимы. Монах насчитал над городом семь горных вершин, белеющих снежными шапками. Внизу, в гавани, тихо накрапывал дождь, и каждая капля рисовала на темной глади воды правильную окружность.
Монах скользнул взглядом по Бергену. Едва ли в нем наберется тысяч десять душ. Бергенхус — крепость у самого входа в залив, несколько церквей и богатых домов построены из камня, а остальной город — сплошь деревянный. Монах не мог припомнить, чтобы он раньше где-нибудь видел столько деревянных домов, тесно жмущихся друг к другу. Даже городская стена, казалось, целиком сложена из бревен. Пока корабль не замер на якоре, он забавлялся, представляя, как ярко запылает такой город, если вдруг случится пожар.
На набережной он расплатился со штурманом за путешествие и повесил кожаный кошелек обратно на пояс. Как говорится, нищий монах всегда при деньгах. Путешественник вроде него вынужден несколько шире толковать завет брата Франциска
[3]
— это помогает избежать ненужных проволочек и кружных путей. Штурман пожелал ему удачи, и он смешался с толпой на ближайшей торговой улице, где собирался уладить кое-какие дела и перекусить. Минуту он постоял, прислушиваясь к чувству голода, которое не покидало его во все время плаванья из Ростока. Но горячая еда может еще немного подождать.
Порядок прежде всего, сказал он себе. Этот принцип он перенял у мессера Алессандро. Вообще-то мессер имел в виду препарирование трупа, а не срочные дела в незнакомом городе, но порядок и здесь был нелишним. Почти все изречения мессера Алессандро можно применять к разным обстоятельствам. А если он хочет уйти из города с той добычей, за которой пришел, порядок имеет исключительное значение.
Перво-наперво следует обеспечить себе отход из города.
Когда ножи будут у него, он отправится дальше на север, к Тронхейму. Монах начал присматриваться к норвежским лодкам. Их в то утро на Немецкой пристани оказалось не много, но торговка, катившая ручную тележку с домашней выпечкой для моряков, сказала, что норвежских лодок много на другой стороне залива. Стоя и слушая занудные и довольно путаные указания торговки, как ему найти самый короткий путь на другой берег Вогена, он вдруг обнаружил — к нему возвращается норвежский язык. Четырнадцать зим миновало с тех пор, как он был здесь в последний раз, и язык — это единственное, что он еще помнил с тех времен. Норвежский язык и мамино лицо.
