Глава четырнадцатая
Тронхейм, сентябрь 2010 года
Ваттен думал о системе видеонаблюдения. Он по опыту знал: полиция обязательно будет шерстить везде. Совсем скоро они узнают, что он поменял болванку в субботу. Потом он подумал о том, какой мягкой ему показалась собственная кожа в тот вечер, после пробуждения в библиотечной башне, и о смутных воспоминаниях о чересчур тесном общении с Гунн Бритой. Вывод из этого можно сделать только один, продолжал про себя рассуждать Ваттен. Если в действительности Гунн Бриту убили в субботу, после того как он напился в стельку и отключился от реальности, а не позже, в воскресенье, как предположил следователь, то у него будут большие проблемы. В участок он отправился добровольно, но уже сейчас чувствовал себя в ловушке. Когда он в прошлый раз пришел в полицию на допрос, было то же самое.
Тогда допросы проходили в старом здании полиции в районе Калшиннет, недалеко от того места, где он сейчас работает. Помещения для бесед там были уже и теснее, чем здесь. Но эта безликая незнакомая комната и этот жесткий стул все равно будили воспоминания.
Тронхейм, май 2005 года
Северин Блом являлся профессором кафедры истории и классической филологии в Норвежском университете естественных и технических наук. Располагалась кафедра в Драгволе. Он был одним из немногих ее профессоров, если вообще не единственным, кто прочел почти все книги, стоящие у него в кабинете. Довольно, кстати, просторном и светлом, с видом на спорткомплекс. Другое преимущество этого кабинета — короткая дорога до библиотеки. А еще профессор оказался одним из очень немногих преподавателей Драгвола, хотя и не единственным, кто по-прежнему время от времени выкуривал незаконную сигарету прямо в кабинете. Естественно, распахнув окна настежь из-за датчиков задымления.
Поэтому, когда профессор открыл пачку «Мальборо» и предложил ему сигарету, талантливый молодой ученый Йун Ваттен счел это добрым знаком. Прежде им уже случалось курить вместе, но по обычаю того времени на улице перед входом и никогда — в кабинете, наслаждаясь тревожным покоем законспирированной явки. Это не просто хороший знак, это очень хороший знак — «да, спасибо» — Ваттен вызвался открыть окна и впустить теплый весенний воздух. Затем он пересказал слышанный где-то анекдот о двух японских исследователях, приезжавших в университет несколько лет назад. Когда их спросили о том, как им здесь нравится, они ответили, что все хорошо и замечательно, вот только смущают все эти проститутки, околачивающиеся у входа.
Северин Блом, который, конечно же, и раньше слышал эту историю о незадачливых путешественниках, от души посмеялся и сказал, что перекуры куда приятнее проводить у себя в кабинете. Затем он прикурил, затянулся, как морж перед погружением, и дружелюбно глянул на Ваттена.
— Пока ничего не ясно. Но думаю, весы склоняются на вашу сторону.
Ваттен, разумеется, сразу догадался: профессор имеет в виду его заявку на должность старшего преподавателя. Он также понял, что в переводе с академического сказанное профессором Бломом означает: он получит эту работу. Ваттен встретился с профессором под предлогом обсуждения некоторых тонкостей языка Платона, которым он когда-то занимался, но настоящей его целью являлось получение сведений о пока еще вакантной должности. Профессор, однако, прочитал его так же быстро, как он читает книги, и сразу взял быка за рога. Ваттен вздохнул с облегчением. Тогда все упрощается, планы на будущее — тоже.
— Это значит, в будущем мы с вами будем тесно сотрудничать и у нас будет вдоволь времени, чтобы как-нибудь обсудить языковые причуды Платона. А сейчас предлагаю вместо этого выпить по стаканчику виски.
Профессор открыл ящик стола и достал бутылку старого доброго ячменного виски и два стакана.
Ваттен уставился на стаканы; на лбу у него выступила испарина. Он ведь выдержит один стаканчик, правда?
Во время допросов, последовавших за тем злосчастным днем, когда двое будущих коллег позволили себе невинный стаканчик виски, Йун Ваттен не смог связно отчитаться в том, чем занимался с того момента, как отставил от себя пустой стакан, немного невнятно поблагодарил профессора Блома за беседу и вышел из кабинета с единственной мыслью в голове: добраться домой прежде, чем начнет темнеть в глазах. Он не помнил, как заснул в тридцать шестом автобусе и трижды проделал полный круг на маршруте Драгволь — центр, прежде чем уходящий со смены шофер обратил на него внимание. Он отбыл из Драгволя около 15:00, а из автобуса его выкинули где-то после 19:00 на улице Мункегата, в центральной части города. Вот так четырехчасовая поездка на автобусе и стала его алиби.
По дороге домой он пришел в себя, поэтому, оказавшись дома и не найдя там Хедды и Эдварда, сначала расстроился. Ему очень хотелось поделиться с ними радостными новостями и открывающимися перспективами.
У них с Хеддой последнее время не все шло гладко, наверное, ничего серьезного, просто ядовитые замечания в бытовых размолвках стали звучать несколько чаще, а слова привязанности, наоборот, реже. Нет, это не показалось ему странным. Он был почти уверен, хорошие новости, например о новой работе, — это как раз то, что нужно для поправки отношений. Конечно, он любит Хедду, но отдает себе отчет, она из тех женщин, которым необходимо время от времени восхищаться своим мужчиной. Не то чтобы ей нужны были подвиги, но мало что делало ее такой же оживленной, как опубликованная статья или повышение по службе.
Когда прошел час, а он все еще оставался дома один, Ваттен заволновался. Сначала отправил Хедде шутливую смс, чтобы не быть навязчивым. Когда минуло двадцать минут, а она так и не ответила, он позвонил. Ее мобильный телефон оказался выключен. Тогда он всерьез забеспокоился. Набрал номер ее родителей, живущих в районе Синсакер и спросил, не у них ли она сама и не оставила ли им Эдварда, уйдя по своим делам, о которых он забыл. Нет и нет.
— Я разговаривала с ней вчера, — ответила теща с жеманством, которого сама не осознавала и которое всегда его бесило. — Она сказала, что сегодня будет дома, так как надо шить Эдварду костюм для школьного концерта на следующей неделе.
— Странно, я тоже так думал.
Сделав несколько звонков друзьям и коллегам Хедды и ничего не выяснив, он уверился, что случилось нечто серьезное. В 21:30 он позвонил в полицию. Эдвард уже час как должен находиться в постели, но ни от него, ни от Хедды не поступило никаких известий.
В полиции ему ответили, что они обычно не начинают дела спустя столь незначительное время после предполагаемого исчезновения, а кроме того, происшествия вроде этого обычно разрешаются сами собой, когда разыскиваемый объявляется чуть позже, чем его ждали, и правдоподобно — или не очень — объясняет случившееся с ним. Но коль скоро дело касается ребенка и Ваттен настаивает, что в их семье так не поступают, они отправят к нему полицейского.
Полицейский пришел в 22:15. На нем была форма. Когда Ваттен сказал ему, что от Хедды и Эдварда по-прежнему ни звука, на его лице отразилось удивление. Они сели в кухне и снова обсудили всю имеющуюся информацию. По просьбе полицейского Ваттен позвонил еще в несколько мест, где они могли быть. Затем по второму разу позвонил туда, куда уже звонил раньше, — убедиться, что за прошедшее время они не объявились там. Когда и это ни к чему не привело, о чем Ваттен мог сказать заранее, полицейский поднялся.
