Он так и замер, вытаращив глаза, а в его разрезанном на части мозгу прокручивались разные мысли.
— Да где же он тогда?
— Если бы мы знали!
— Черт! — Может, по делу Ваттена он и помнил не все, что следовало бы, но одно он знал точно: уж в чем, в чем, а в любви к путешествиям Ваттена трудно заподозрить.
— Не сбежал ли? — спросил он, обращаясь больше к самому себе, чем к собеседнице.
Пока они разговаривали, полицейский в джинсах спустился с лестницы. Им оказался Торвальд Йенсен, который обреченно пожал плечами. Следом шла Гру Браттберг.
— Птичка упорхнула, — сказал Йенсен. — Но взгляните, что я нашел.
В руках у него был ежедневник, раскрытый на определенной странице. На нее была наклеена фотография небольшого кирпичного дома, больше всего похожего на английский деревенский дом. Но на заднем фоне виднелись высотные здания, указывавшие на то, что скорее всего фотография сделана в городе.
— Что это? — спросил Синсакер.
— Ты что, не видишь табличку рядом с домом?
Синсакер присмотрелся к стоящему на тротуаре указателю. Он гласил: «Музей Эдгара Аллана По».
— Где ты взял этот ежедневник?
— Здесь, — сухо отозвался Йенсен. — Похоже, Ваттен использовал его как своего рода дневник. На кухонном столе их целая стопка. В этот он записал кучу странных вещей. Небольшие выдержки из книг, собственные мысли, философские обобщения, немного фактов, среди прочего — об Эдгаре Аллане По. Ты знаешь, он женился на своей кузине, Вирджинии, когда ей было всего тринадцать лет? Если бы подобное сделал кто-нибудь сегодня, мы завели бы уголовное дело. Но большая часть записей — это какая-то нелепица. А еще он вклеил сюда эту фотографию. Из всего записанного можно понять, что этим летом он однажды посетил этот музей.
— О черт, но ведь летом там ничего такого не произошло? Нам интереснее знать, не был ли он там около недели назад.
— И то правда. А мы уже проверили его алиби на время убийства в Ричмонде?
— Нет еще, этот вопрос возник только после вчерашнего вечернего разговора с Америкой, — сказал Синсакер.
Они немного постояли, молча глядя друг на друга.
— Знаете, что меня больше всего бесит? — нарушил молчание Йенсен. — Вот теперь этот гад смылся, и для нас это стало неожиданностью. А мы разве не лучшие в городе знатоки людей?
— Ваттен далеко не самый предсказуемый человек в мире, — парировал Синсакер.
Дело обернулось так, что Йун Ваттен, робкий, тихий Ваттен, человек, который никогда никуда не отлучался и каждый день в одно и то же время приезжал на работу на велосипеде, теперь представал — правда, бездоказательно — свихнувшимся убийцей, снимающим кожу со своих жертв и забирающим с собой отрезанные головы. Но если он действительно так делал — а расследование все очевиднее на это указывало, — значит, никто и понятия не имеет, что он за человек на самом деле. Никто не разглядел безумия, скрывающегося под маской.
— Мы разослали оповещение? — спросил Синсакер.
— Оно уже несется во все концы страны, — ответила Браттберг.
Синсакер внимательно посмотрел на начальницу. Она выглядела усталой. Смертельно усталой. Ему захотелось спросить, в котором часу она сегодня легла спать, но история не знает прецедентов, когда кто-нибудь из подчиненных проявлял заботу о шефе Браттберг, поэтому Синсакер счел за лучшее воздержаться от экспериментов.
— А что с пресс-конференцией? — только и поинтересовался он.
— Без взятого под стражу подозреваемого в конференции нет никакого смысла, — устало ответила Браттберг. — Ограничимся простым заявлением: «Дело в стадии развития». Этого должно хватить.
— То есть знать о том, что предполагаемый убийца сбежал от полиции, общественности не полагается?
— Правильно, Синсакер, не полагается. А что может сделать общественность, узнай она об этом? Разве что голову потерять. — Голос Браттберг прозвучал резко.
Он пожал плечами, признавая поражение.
— И чем тогда займемся?
— Продолжаем работу в Библиотеке Гуннеруса. Нужно всех допросить. Все внимание на Ваттена — нет ли у кого догадок, где он мог спрятаться. Есть ли у него домик за городом? Уезжал ли он когда-нибудь надолго? Если да, то куда? И все такое.
Синсакер вдруг сообразил, что они упустили еще одну возможность.
— Не стоит забывать: в прошлый раз, когда мы его подозревали, он пытался наложить на себя руки.
— Ничто не забыто. Как бы ни обернулись обстоятельства, наша основная задача — найти его.
Одд Синсакер одолжил один из полицейских автомобилей и поехал прямо в библиотеку. Он находился еще в пути, когда ему на мобильник позвонил Пер Оттар Хорнеман. Его голос звенел, как может звенеть только голос начальника, попавшего в критическое положение.
— Она пропала.
— Кто — она? — спросил Синсакер, плечом прижимая к уху телефон и одновременно пытаясь маневрировать в плотном потоке машин на улице Олафа Трюггвасона. На светофоре у «Мокс-Нэсс», то есть у дома, где несколько лет назад открылся книжный магазин «Мокс-Нэсс», Синсакер остановился, так как горел красный свет, и наконец смог сосредоточиться на сообщении Хорнемана. Женщина в соседней машине осуждающе посмотрела на его телефон. Он понимал: нарушать закон, сидя в полицейской машине, как-то неправильно, — но поделать ничего не мог. Ему оставалось только пожать плечами в знак извинения.
— Йоханнесова книга, — повысил голос Хорнеман. — Йоханнесова книга исчезла. Она пропала уже после того, как Гунн Бриту забрали прозекторы и мы заперли книгохранилище вчера вечером. Я лично запирал, поэтому уверен: Йоханнесова книга находилась на месте.
— Как это случилось? Следы взлома присутствуют?
— Нет. Тот, кто ее унес, похоже, знал оба кода. А их обязан знать только я. Это тем удивительнее, что мы только в понедельник поменяли коды и один был выдан Сири Хольм.
— Правильно ли я понимаю, что эти коды есть у вас, у Сири Хольм, у Йуна Ваттена, и ни у кого больше?
— Правильно, причем только мне известны оба.
— И Ваттен сегодня на работу не явился, как я слышал. А что с Сири Хольм? Она в библиотеке?
— Нет, ее тоже нет, и это меня мучает. Они с Ваттеном не пришли на совещание, назначенное сегодня на восемь утра. Мы собирались обсудить общую стратегию поведения в нашем непростом положении.
Синсакеру зажегся зеленый свет.
— Оставайтесь на месте, я буду через десять минут.
Он надавил на газ и заметил, что волнуется сильнее, чем положено волноваться профессиональному следователю, когда ему сообщают об отсутствии важной свидетельницы на ее рабочем месте.
Бледный Хорнеман похож был на человека, которому давно пора на пенсию. Синсакер, может, и выглядел лучше, но ощущал себя так же. Хорнеман сидел в своем аскетически обставленном кабинете и всматривался Синсакеру в глаза так, словно это не глаза, а окна санатория для нервнобольных и в них видны парк, пруд с утками и фонтан. Усевшись на стул, Синсакер подумал, что книжники — чудной народ. Сегодня, лишившись лучшей своей книги, Хорнеман казался более потрясенным, чем накануне, когда одна из его сотрудниц была найдена убитой. Хотя скорее всего сегодня на нем отразились обе утраты вместе. Синсакер достал свой молескин, со вчерашнего дня лежавший у него в заднем кармане. Он еще не успел ничего в него записать, да и сейчас не собирался портить белизну листов, но по опыту знал: на некоторых интервьюируемых вид записной книжки действует успокаивающе. Подумав, он выбрал прямую и открытую стратегию допроса.
