Бекорюков скривился:
— Крепкий орех! С первых слов стал дерзить и запираться. Я отдал его Щукину и ушел. Уверен: завтра Челдон станет как шелковый. Иван Иваныч умеет убеждать такой сорт людей.
— Но вы сами верите, что маньяк — кто-то из его людей?
— Нет, конечно. Это… непрофессионально. Но проверить надо.
— И я того же мнения. Значит, разгром гайменников не решает главной нашей задачи. Что вы намерены делать?
— Галактиоша! Алексей Николаевич! — В кабинет просунулась огромная фигура капитана. — Кончайте ваши секреты — водка стынет! Пора уже, как выражается мой денщик Митрич, хватить чебурашку!
— Сейчас, Помпейчик, мы уже заканчиваем. Иди пока, налей нам по полной.
Готовцев, бурча что-то под нос, удалился.
— Щукин проведет в среду очередной базарный день и уедет на облаву. Его идея — что маньяк беглый уголовный или дезертир, скрывающийся среди староверов.
— Да, Иван Иванович высказывал мне эту мысль. Весьма правдоподобно.
— Он что-то почуял своим звериным нюхом. Хочет объехать две волости, самые склонные к укрывательству, — Уренскую и Черновскую. Не желаете сопроводить его?
— С удовольствием. В четверг?
— Да. Но поездка займет не один день, а вы как-никак в отпуску. Надо бы с семейством отдыхать. Не передумаете?
— Поймаем эту тварь, тогда и отдохну.
— Хорошо. Ну, пойдемте, пригубим, а то гости огорчаются… Эй, дружки, нагревай брюшки!
В девять часов утра Лыков, одевши для солидности вицмундир со старшими орденами, явился в полицейское управление. Ни Бекорюкова, ни пристава Поливанова еще не было, хотя присутственные часы уже начались. На месте оказался лишь помощник исправника губернский секретарь Тамазин, личность совершенно бесцветная. Сыщик предъявил ему письмо Галактиона Романовича, адресованное инспектору мужского училища Тихомандрицкому. Губернский секретарь дважды перечитал бумагу, ковыряя при этом в носу, потом вздохнул и взялся за фуражку. Через четверть часа они поднялись на второй этаж училищного здания и постучались в служебную квартиру инспектора.
Несмотря на позднее утро, Тихомандрицкий сидел в халате и пил чай. Он был недоволен появлением визитеров.
— Вот, приказано передать, — лаконично пояснил помощник исправника. Вручил записку и был таков.
— Это еще что? — брезгливо пробурчал Тихомандрицкий. — Не могли обождать?
— А неизвестно, сколько ждать, — пожал плечами Лыков. — Присутствие давно идет, а вы, оказывается, чаю еще не попили…
Инспектор побагровел и произнес свистящим шепотом:
— А вы, миластидарь, кто таков будете, чтобы я выслушивал ваши дерзости?
— Коллежский асессор Лыков Алексей Николаевич.
— И что вам здесь угодно делать?
— Там все написано.
Тихомандрицкий прочитал записку исправника и побагровел еще больше:
— Что, Бекорюков уже министр народного просвещения? Вконец обнаглели. Когда мне такое предписание даст законом положенное начальство, тогда… А пока же, сударь, подите вон!
И, театрально скомкав записку, швырнул ее на пол.
Лыков рассердился не на шутку. Вынув свой полицейский билет, он сунул его под нос распоясавшемуся чиновнику и сказал:
— Забыл известить — я из Департамента полиции. Чиновник особых поручений. Особых — понятно? Занимаюсь поиском маньяка, убившего в Варнавине четырех детей.
— Ну и что?
— А то, что если вы сейчас не оторвете задницу от стула и не дадите мне необходимые для следствия материалы, я вас в такую глушь укатаю! Северных оленей будете инспектировать! В Зашиверске
[68]
. С Департаментом полиции шутить вздумали? Я вам пошучу!
Тихомандрицкий вскочил как ошпаренный, но сыщика уже понесло:
— Я приехал в такую глушь по личному распоряжению министра внутренних дел графа Толстого. Вы еще не забыли его нрав, когда он состоял вашим министром?
[69]
— Никак нет, не забыл!
— Да уж, такой нрав не забудешь. В городе убийства, а вы препятствуете следствию. От чая вас оторвали… Граф не преминет доложить об этом его императорскому величеству. Страшно даже представить его реакцию!
— Но вы же не объяснили…
— А вы полагаете, начальник уездной полиции просто так пишет такие бумаги? От нечего делать? Идет розыск опаснейшего преступника. Все, кто посмеет мешать власти в отправлении ею обязанностей по охране порядка, будут привлечены к ответственности. Невзирая на чины. С властью не шутят!
— Извините, господин Лыков, я не представлял, что дело столь серьезно! Прошу меня извинить, я отношусь к обязанностям власти с полным уважением! И… я сейчас же отдам необходимые распоряжения! Куда прикажете доставить запрашиваемые сочинения?
— В дом Нефедьевых. И учтите: по итогам следствия в столице будут приняты решения по кадру местного руководства. Во всех сферах управления! Не шутите с огнем.
Через четверть часа сторож училища на тележке привез сочинения выпускников на Дворянскую. Алексей быстро разыскал среди них произведение Ивана Селиванова. Да, одна рука! Приложив находку к записке, которой выманили Титуса, сыщик спрятал улики в карман сюртука и задумался. Идти прямо сейчас брать Ваню Модного было слишком рано. Хотя бы полдня он должен порыться в сочинениях, иначе умный человек догадается, что это инсценировка. И так все шито белыми нитками. Тот же Бекорюков запросто может спросить: а почему именно сочинения выпускников училища? Почему, если имеется образец почерка, вы, Алексей Николаевич, не отправились с ним, например, к уездному нотариусу? Вот кто главный знаток почерков. Что ответить на это? Штабс-ромистр не глуп и может догадаться, что кто-то заранее указал Лыкову на Ваню. И тогда Форосков попадет под подозрение. Нет, надо прямо сейчас на виду у всех сходить к стряпчему. А потом до вечера засесть дома, будто бы просматривая сочинения.
Коллежский асессор так и сделал. Вернувшись от нотариуса — тот руки, конечно, не опознал, — обложился в кабинете бумагами, придав комнате деловой вид (вдруг кто заглянет?). А сам лег на диван с «Графом де Монте-Кристо» и погрузился в чтение.
Так прошел день. Маскировка пригодилась: в четыре часа появился Бекорюков. Он позвал Алексея на допрос Челдона: после общения с надзирателем Щукиным тот согласился дать показания…
Лыкову не терпелось послушать бандита, поэтому он прекратил «поиски» и отправился с исправником в тюрьму.
— Только, Галактион Романович, одно условие, — предупредил он штабс-ротмистра. — Я легендированный агент департамента и даже аресты произвожу в гриме. Челдон не должен видеть моего лица.
