И рослый осанистый мужчина мгновенно скатился вниз по лестнице и исчез.
Дочитав записку до конца, Нина вернула её гостю и сказала, отступая в комнату:
— Проходи. Эко ты моего нового-то напужал; а такой был бравый!
— Не люблю, когда, не спросясь, руки распускают.
— Где ты с Пашкою встренулся?
— В Семибашенном
[30]
. Вчерась оттуда; а Пашке ещё два года тужить.
— За что угодил? — полюбопытствовала девица Непотребкова, с любопытством оглядывая крепкую лыковскую фигуру.
— Щелбана дал одному стрекулисту. Навроде твоего драгуна, бравый чересчур! Его в Обуховскую больницу, меня в Семибашенный.
— Твоими щелбанами, как я погляжу, на Скотопригонном быков валить можно. И как вышел?
— Как все выходят? Отначился
[31]
. Ты вот про Мишку расскажи, где мне его сыскать?
Но тут их разговор прервал топот на лестнице, и в комнату ворвался здоровенный детина с типично бандитской рожей и с регалкой
[32]
на крепкой волосатой груди, проглядывающей в вороте рубахи. Из-за его плеча осторожно, но с оттенком злорадства высовывался Флегонт.
— Это что за лиходейство во вверенном доме? — заревел детина, угрожающе подступая к титулярному советнику. — Кто таков, какого звания?
— Лыков Алексей Николаевич, — спокойно представился сыщик. — А ты чего сюда припёрся? Ещё один драгун?
— Я — Кобёл, — гордо отрекомендовался детина. — Тутошний комендант. Говоришь, Лыков? Ха! Я про тебя, кажись, слыхал! Маненький, а любых батырей ломает… Это ты о прошлом годе в Псковской тюрьме с Большим Сохатым сидел? Он об тебе чудеса рассказывал…
— Было дело. Знаешь Сохатого?
— Товарищ мой! Щас у меня в гостях сидит, в соседнем дому!
— Во как! — обрадовался Лыков. — Будь я проклят на семи кабаках! Веди его сюда. Я тут быстренько закончу, и пойдём в хорошее местечко царя поздравлять
[33]
. Зубы сполоснём. Год целый не видались — надобно вспрыснуть!
— Ага, я мигом, — просветлел лицом Кобёл. — А ты, девка, — повернулся «комендант» к Антонине, — ответь господину Лыкову всё, что ни спросит. Это такой человек!
И убежал.
Большой Сохатый, или, по метрике, Рафаил Осипов, был знаменитый на севере России «иван», главарь шайки дергачей. Лыков действительно встречался с ним в Псковской тюрьме и там они сдружились. Появление авторитетного уголовного приходилось на руку сыщику, так как подкрепляло его легенду и могло облегчить поиски.
Рассказ Нины был коротким и ничего нового не дал. Мишку она не видела уже три месяца и была на него сердита. Искать его посоветовала на Холерном кладбище; это Алексей знал и без неё.
Через четверть часа тёплая компания из трёх человек сидела в чистой половине трактира «Весёлые острова» на Опочининской улице и употребляла водку. Лыков угощал. Большой Сохатый был действительно крупный, атлетического сложения парень лет сорока, русобородый, со смышлёными глазами и волевым решительным лицом. Фигура очень даже заметная в преступном мире столицы, он оказывал Лыкову очевидные знаки уважения. Кобёл как самый младший больше помалкивал.
— Тебе же, Рафаил, за Бугры
[34]
подорожную рисовали, — полюбопытствовал Алексей. — А ты здесь…
— Через месяц после тебя сорвался. Раздобыл плакат, поселился в съезжем доме
[35]
на Коломенской. Ребят собрал, работаем потихоньку. Живём, хлеб жуём, а ино и посаливаем… А ты как в этой помойке оказался?
— Вот, — Лыков протянул Сохатому записку. — Попал я тут случайно в Семибашенный, ненадолго. Познакомился с человеком, Пашка-Канонир кличут. Не слыхал?
— Не. Среди серьёзных такого нет.
— Да он рядовой дергач, — вставил слово Кобёл. — Жил однова в «Кекинских домах» с приятелем своим, колбасником.
— Этого колбасника я и ищу. Мишкой Самотейкиным называется. Ты, Кобёл, его знаешь?
— С Антониной сожительствовал. Вот богатырь, так богатырь! Медведь, а не человек!
— Ну, — рассмеялся Осипов, — не видал ты, товарищ, Алексея Николаича в деле. А я видал! Он твоего медведя в мыша обратит.
— А кстати, Кобёл, что это за должность у тебя такая — комендант? — спросил Лыков. — Чем занят в присутственные часы?
— За порядком слежу. Приставлен к «Кекинским домам» от Анисима Петровича Лобова, — солидно ответил Кобёл.
— О-о! Большой, стало быть, в Гавани человек.
— Да уж не последний.
— Скажи, Алексей Николаич, за кой хрен тебе понадобился тот колбасник? Фигура мелкая, — перебил «коменданта» Большой Сохатый.
— Не он сам нужен, а его «маз». Мишка состоит при одном человеке, бывшем офицере; вот его я ищу.
Тут его собеседники вдруг молча переглянулись, и их лица приняли одинаково бесстрастное выражение.
— Вы чего надулись? — обиделся Лыков. — Фамилия офицера — Дубяго. Тот ещё гусь… Но, по справкам, гусь этот добыл где-то на сто восемьдесят тысяч «красноярок»
[36]
, а сбыть не умеет. У меня же на Москве большие знакомства между староверами; я у них одно время служил… по секретной части. Блюстители истинной веры такие вещи любят, их мёдом не корми — дай фальшивый банкнот обернуть. Можно всю сумму разместить за половинную стоимость; из них десять процентов мои. Приличный лаж получается!
— Теперь понятно, — усмехнулся Сохатый. — Нужда заставит и калачи есть! Не слыхал я, чтобы Дубяга «красноярками» занимался, но на него похоже. Это, брат, такая птица, что за деньги на всё готов.
— Встречался с ним?
— Пару раз гуторили. Яманный
[37]
он какой-то. Я бы с ним на одном поле гадить не сел. Сердце с перцем, душа с чесноком; сатане в дядьки годится. Поосторожней там!
— За девять тысяч я готов потерпеть его характер. А ежели обмануть попробует, я его в порошок сотру, вместе с колбасником.
— Он сотрёт! — одобрительно подтвердил Осипов, обращаясь к Коблу. — Ладно, Алексей, помогу я тебе найти этого гуся лапчатого. Будто бы, он сейчас в Москве; а другие говорили, что здесь, но скрывается. Нашкодил и боится, что его в розыск объявят. Доподлинно знаю, что он выправлял себе и колбаснику своему новые «малашки»
[38]
.
