— Мишка Самотейкин мог бы там прописаться?
— Навряд ли. Чужих здесь не любят.
— Понятно. Дальше валяй!
— Уж скоро и конец. Южнее Андроновки только огороды. В них тоже в тёплое время прячутся беспаспортные и некоторые беглые. Но они боятся облав и ведут себя смирно; тебе там делать нечего. Корочаровское и Сукино болота — опасные притоны под открытым небом, но опять только летом; сейчас там пусто. Да, забыл про Александровскую слободу! Местечко весёлое. Там всего два трактира, «Москва» и «Нижний Новгород», и оба не имеют права торговать вином. Так прямо возле входа стоят особые люди и наливают! Крякнул человек, икнул и пошёл перекусить… Каждый дом в слободе — «шланбой», но есть и «пьяные квартиры» вроде знаменитого «Волчатника», где уголовные проживают целыми бандами, по-семейному. Поблизости — Тюфелева роща. Это такой огромный притон под открытым небом, излюбленный дезертирами. Но сейчас, в марте, там пусто.
Остался самый юг, так называемая Даниловка. Ох, печальная местность… Очень опасно, например, Даниловское кладбище. Поблизости — бойни Кудрявцева и Бронникова, фабрики Емельянова и Беляева, кирпичные заводы. Все, почти без исключения, работники этих уважаемых заведений — мои клиенты. Если не бывшие, то будущие. Уникальный там народ: на ходу подмётки отрежут. В Андреевском овраге как раз вчера путника убили… Столицей местных мазуриков является трактир Душкина. Знаменитый среди уголовных притон. Там и биржа, и игорный дом, и сословный клуб всех негодяев. Нужен тебе револьвер, или новый паспорт, или наводка на богатую квартиру, чтобы её обокрасть — всё получишь здесь.
Но наиболее страшными являются пещеры между Даниловкой и Нижними Котлами. В них много лет назад добывали камень для строительства Варшавского шоссе. Образовались замечательные по своей длине и запутанности каменоломни, в которых посторонний человек пропадёт без следа. Вот в них-то и проживают наиболее опасные во всей Москве люди. Жуть! Они выходят на охоту каждую ночь, без отпусков и праздников. Живых свидетелей, как правило, не оставляют: трупы забирают и хоронят под землёй. Говорят, в каменоломнях похоронено больше людей, чем на Даниловском кладбище… В Москве ежегодно пропадает бесследно до ста пятидесяти человек. Большинство из них, я уверен, там.
Эффенбах поёжился, как от мороза, потом продолжил:
— Даниловские пещеры тянутся на десятки вёрст. Они имеют удобные для проживания гроты с естественной вентиляцией, боковые ответвления, запасные выходы. В них можно существовать даже зимой: температура всегда одинаковая. Поэтому банды мокрушников обитают именно здесь, причём десятилетиями. Кого им тут бояться? Облавы в Даниловских пещерах невозможны. В итоге в катакомбах сложился особый порядок, как бы секта или тайный орден. Несколько банд мирно уживаются друг с другом. Первопрестольная поделена между ними на сферы влияния, поэтому конфликтов не возникает. Новых членов принимают с большим разбором: нужны рекомендации, есть испытательный срок. В город ребята выходят только на разбой, а отдыхают, веселятся у себя под землёй; им и женщин туда привозят. Даже к Душкину подземные жители наведываются неохотно, почитая это для себя опасным.
— Если так, то Рупейто-Дубяго с Мишкой не смогут туда проникнуть. Зачем пещерникам посторонние?
— Как сказать. Твои хорошо поживились у Крестовникова; деньги у них есть. Заплатят «иванам» за убежище, им выделят отдельную галерею с собственным выходом — и живи хоть до Рождества. Длина пещер превышает 80 вёрст! Только плати. А ежели среди даниловских мазуриков отыщется бывший Мишкин односельчанин из Поима? Село-то знаменитое, самый цвет поставляет…
— Ты прав, — согласился Лыков. — Стало быть, нужно навестить и подземелье.
— Что у тебя получилось?
— «Каторга», Поляков трактир, Котяшкина деревня, Проточный переулок, Драгомиловские казармы, Хапиловка и Даниловские каменоломни.
— В любом из этих мест тебе могут сунуть нож под рёбра. Лёш! Подумай ещё раз!
— Чего тут думать? Из твоего кабинета я Рупейту с колбасником не поймаю.
— Ну и леший с ними!
— Нет. Эти двое совсем обнаглели. На них уже минимум четыре убийства. Пора прекратить.
Эффенбах поглядел на Лыкова скорбно, как на покойника, перекрестил и ушёл готовить «почтовый ящик». Титулярный советник остался один.
Глава 19
На Хитровке
В час пополудни Лыков без всякого учащённого сердцебиения вошёл в дверь дома № 11 по Подколокольному переулку. Эта и была знаменитая «Каторга».
Большой, плохо освещённый зал. Несколько десятков столов расставлены в три ряда. Вместо стульев — скамьи простой работы. Пять столов у окна, прикрытых грубым подобием скатертей, изображали «чистую» половину. Слово это как-то плохо подходило к заведению, где всё было замызгано, затоптано и заплёвано. Первое впечатление от «Каторги» получалось сильное: сразу хотелось выйти на свежий воздух… Табачный дым клубами висел под потолком. Резкий запах немытых тел, курева, дешёвой водки и грубой закуски чуть не валил с ног непривычного человека.
Около сотни посетителей, казалось, все говорили одновременно. Пятёрка самых шумных собачилась в дальнем углу; спор быстро перешёл в драку. Трое принялись мутузить двоих, те отбивались пивными бутылками. Окружающие не обращали на это особого внимания…
У окна, на чистой половине четверо крепких, коротко остриженных парней пили водку и тихо о чём-то беседовали. То ли дезертиры, то ли «волки Сухого оврага» обсуждают предстоящую ночную операцию…
В проходе между столами лежала на спине молодая женщина с подбитым глазом, в модном, но разодранном спенсере, и как будто спала. Люди спокойно перешагивали через неё и шли дальше…
Шумная компания из десятка мужчин и женщин, сбиваясь с мотива, залихватски распевала «Пропадай моя телега, все четыре колеса!». Стол ломится от бутылок, а закуска отсутствует начисто. Явно «красные», то есть воры, прокучивали ночной хабар…
У стойки двое бритых наголо мужиков самого разбойного вида о чём-то шептались с буфетчиком. Беглые каторжники…
Благообразный старик в живописно драном одеянии сидел в одиночестве и цедил крепкий чай. Ему единственному из всей публики прислуживал половой с испитой физиономией. Староста артели нищих зашёл погреться…
Ещё одна немногочисленная компания, составленная исключительно из мужчин, вполголоса переговаривалась в углу. Лица тёртые, спокойно-уверенные, в неспешности жестов сквозит осознание своего превосходства над прочим людом. Это уже не забирохи, а мокрушники, судя по повадкам. И не боятся сюда ходить!
Лыков обогнул лежащую женщину и прошёл прямо к стойке. Грязная, как и всё вокруг, она была заставлена большими блюдами, на которых лежали калёные яйца, солёные огурцы, куски печёнки и толсто нарезанные ломти хлеба. Слева от кабатчика красовался трёхведерный самовар из британника, справа — высокий буфет с запертыми в нём графинами с наливками. У стены, на полке, длинной шеренгой выстроились бутылки с водкой; рядом стоял огромный пирог с курятиной, разделённый на фунтовые куски. Довершала картину необъятных размеров корзина, доверху наполненная бутылками с дешёвым трёхгорным пивом.
