Наверное, между этим моментом и следующим, запечатлевшимся в моей памяти, произошло много событий, но они явно не имеют особого значения, поскольку в противном случае я бы их помнил. Мы усердно трудились каждую вахту, стараясь устранить полученные повреждения.
Однажды ночью незнакомый человек разбудил меня, грубо тряхнув за плечо, и проорал приказ подняться на палубу. С ним находился еще один мужчина, который держал в одной руке абордажную саблю, а в другой фонарь. Обоих я видел впервые и спросонья единственно задался вопросом, откуда они здесь взялись.
На палубе они велели всем нам построиться. Как уже сказал, я забыл много событий, произошедших со времени шторма до той ночи, но ту ночь я помню прекрасно. Небо затягивала облачная пелена, луна скрывалась за ней, и лишь две-три звезды проглядывали в разрывах облаков. Ленивая зыбь колебала поверхность моря, и «Санта-Чарита» чуть покачивалась на легкой волне. Горели пять, или шесть, или восемь, или десять фонарей — один на грот-мачте, один на поручне шканцев (казалось, он вот-вот соскользнет с него), а все остальные в руках у пиратов. Каждый из них держал в одной руке фонарь, а в другой абордажную саблю или пистолет.
Встав в строй, я первым делом увидел два тела на палубе. Одно принадлежало старому Савале. Я напряженно всматривался в другое, пытаясь понять, кто это такой. Труп лежал лицом от меня, и на нем не было ничего, кроме длинной рубахи.
Незнакомый голос приказал: «Принесите сюда еще фонарь», — и я вздрогнул. Поскольку мне показалось, что я должен знать этот голос, и поскольку фраза прозвучала на английском.
— Многие на моем месте просто перерезали бы вам глотки, — сказал мужчина, говоривший по-английски.
Потом другой мужчина повторил то же самое на испанском и погромче.
— Вам повезло. Крупно повезло. Вы попали в милосердные руки капитана Брэма Берта. Любой, кто ослушается моего приказа или солжет мне, будет убит без суда и следствия. Но все, кто будет выполнять мои приказы и говорить мне правду, останутся в живых, а иные даже получат шанс разбогатеть, пока они еще достаточно молоды, чтобы наслаждаться богатством.
Когда слова перевели на испанский, мы все переглянулись. Прежде я смотрел на него, пытаясь вспомнить, где же я видел это круглое лицо с длинными светлыми усами. Если вы дочитали досюда, то поняли это раньше меня.
Он указал на мертвеца в длинной рубахе:
— Это ваш капитан. Я знаю это, поскольку он вышел из капитанской каюты. Сколько еще офицеров на корабле? Вахтенных офицеров?
Сеньор сделал шаг вперед. Вид у него был страшно испуганный, но голос звучал смело, когда он сказал:
— Только я один.
Капитан Берт вынул из-за пояса пистолет, быстро взвел курок и направил ствол на Сеньора.
— Советую называть меня «капитан».
Сеньор козырнул:
— Si, капитан.
— Ты умеешь управлять судном?
— Si, капитан.
— Кто еще умеет?
Сеньор открыл рот, но не издал ни звука.
Я поднял руку и сказал по-английски:
— Я немного умею, сэр. Больше никто.
— En verdad, капитан. Nadie.
Капитан Берт смотрел на меня, не обращая внимания на Сеньора.
— Ты… опусти руку. — Он возвысил голос. — Теперь пусть поднимут руку все женатые мужчины. Не лгите мне. Все до единого женатые.
Когда приказ повторили на испанском, большинство мужчин подняли руку, в том числе Сеньор.
— Ясно. Женатые остаются на месте. Холостые идут к правому борту и садятся там.
Мы выполнили приказ. Нас было всего четверо. Два пирата охраняли нас там, казалось, целый час.
Пока мы сидели у правого борта, пираты спустили на воду шлюпку и посадили в нее женатых мужчин, снабдив бочонком воды и связкой луковиц. Мы не видели шлюпки, пока она не отошла от корабля. А когда отошла, увидели лишь черное пятно на темной поверхности моря, но я знал, что шлюпка битком набита и затонет при первом же волнении на море. На «Санта-Чарите» было шестнадцать человек в вахте правого борта и восемь в вахте левого борта плюс капитан и Сеньор, то есть всего двадцать шесть. Я знал наверное о двоих убитых, и, думаю, они были единственными. Мы четверо остались на борту. Следовательно, двадцать мужчин набилось в шлюпку, рассчитанную на дюжину человек максимум.
— Слушайте меня, — сказал капитан Берт, возвратившись к нам, — и слушайте внимательно. Вы можете вступить в мою команду, коли хотите. Если вы согласны, каждый из вас поклянется мне в верности и поплатится жизнью за измену. Дав клятву, вы получите право на долю добычи, как все прочие мои люди. Вы будете есть и пить с нами и считаться полноправными членами команды. Если вы не согласны, мы высадим вас на первом же необитаемом острове, которого достигнем. Теперь пусть встанут те, кто хочет присоединиться к нам.
Он пристально смотрел на меня, пока другой мужчина повторял слова капитана на испанском, но я не встал. Остальные встали, но я — нет.
Потом мне связали руки, и я сидел там несколько часов. Я спросил охранника, можно ли мне лечь. Он кивнул, и я уже собирался заснуть, когда меня подняли и отвели в капитанскую каюту.
Там находился капитан Берт. А также его матросский сундучок и все прочие вещи, которых было немало. В каюте стояли два кресла, и он велел мне сесть в свободное. Я подчинился.
— Ты джерсиец, с которым я разговаривал в Веракрусе, верно?
Я промямлил:
— Да, сэр.
— Я так и подумал. — Он вынул серебряную табакерку из кармана хорошо знакомого мне синего сюртука с медными пуговицами, взял понюшку и сказал: — Ты знаешь мое имя, но я твое забыл. Так как тебя зовут?
Я назвал свое имя, присовокупив обращение «капитан Берт».
— Точно. Ты хорошо говоришь по-испански.
Я кивнул.
— И по-французски тоже. Весьма неплохо.
Я ответил по-французски, что говорить-то говорю, но за француза не сойду.
— Ты знаешь навигацкое дело?
— Немного. Но не мастер, нет.
— Ты мне нужен, Крис. У меня уже есть трое ваших, но я бы с удовольствием обменял их на тебя. Что ты хочешь за свое согласие присоединиться к нам?
Я попытался сообразить, хочу ли я чего-нибудь.
— Свой собственный корабль? Ты будешь капитаном, подотчетным мне. Я буду брать капитанскую долю от любой твоей добычи, но все остальное — твое.
Я помотал головой:
— Это грабеж, капитан. Грабеж и убийство. Я не пойду на такое.
Берт вздохнул.
— Ты джентльмен, Крис, знаешь ты это или нет. Поклянись честью, что ты не попытаешься бежать, и я перережу эти веревки.
Я кивнул:
