(Есесеич тоже принадлежал к "избранным" и имел свою "метку").
Чтобы привлечь дешевую рабочую силу, смотрящий за Мотодромом бандит, работающий на паях с мэром, разрешил бомжам обустраивать на свалке и в ее окрестностях жилища. Милостивец…
И вскоре неискушенный наблюдатель, нечаянно забредший на свалку, мог наблюдать фантасмагорическую картину, представляющую собой некий собирательный образ Земли в двадцать втором веке, когда воинствующая цивилизация, эта петля на шее человечества, окончательно разрушит окружающую среду.
Горы мусора, черный маслянистый дым от костров, невыносимая вонь, тучи мух, кружащее над свалкой воронье, голуби и чайки, разномастные и разнокалиберные бродячие псы… и немыслимые хибары, жилища бомжей, разбросанные по всему Мотодрому как грибы-поганки.
Материалом для строительства служило все, что попадалось изгоям под руку: куски фанера, обрезки досок, толь, дощечки от деревянной тары, битый кирпич, куски ржавой жести и шифера, полиэтиленовая пленка и даже некондиционные бутылки.
Немало было тентов и палаток, особенно в летнее время. "Старатели" ставили такие времянки, чтобы не возвращаться в город, где у некоторых – правда, очень немногих – были даже квартиры.
Впрочем, большинство из них ленилось ставить даже палатки; бомжи так и спали среди мусора, приняв на грудь сногсшибательную дозу спиртного. Некоторые из-за этого попадали без пересадки на тот свет, угодив под нож бульдозера, который планировал свалку.
– А ты чего стоишь в сторонке? – спросил Есесеич бомжа, лицо которого было изуродовано до такой степени, что Квазимодо по сравнению с ним был просто красавчиком. – Подтягивайся ко мне, иначе Верзоха закроет лавочку и пойдет с корешами калдырить. Тады к нему и на хромой козе не подъедешь. Останешься на сегодня без филок.
[2]
Бомж с благодарностью кивнул и воткнулся в очередь к приемному пункту впереди Есесеича.
– Нет, ну вы только посмотрите! – Варька подбоченилась. – Еще один шустрила выискался. Есесеич, ты зачем этого придурка впереди себя поставил? Думаешь, я не вижу? Гони его на хрен!
– Злая ты баба, Варька, – невозмутимо ответил Есесеич. – Это нехорошо. – И добавил со скрытой угрозой: – Паленого не трожь.
– А то что?
– Ничего. Но будешь выступать не по делу, больше ко мне не приходи.
Варька моментально сникла и захлопнула рот. Другие бомжи тоже промолчали, не стали развивать конфликт дальше.
Причина такого единодушия лежала на поверхности. Есесеич, единственный из всех мотодромовских бомжей, занимался самогоноварением.
В ход шло все, что только попадалось под руку: окаменевший сахар, просроченные конфеты и шоколадные батончики, испорченные торты и пирожные, фрукты – нередко заморские – и даже разнообразные спиртосодержащие жидкости.
Конечно, времена "сухого закона" уже забылись, как страшный сон, и водкой торговали на каждом углу, но ложка дорога к обеду. Когда спиртное заканчивалось, бомжи обращались в любое время дня и ночи к Есесеичу.
Самогон у старика был отменного качества и продавал он его по сходной цене…
"Улов" Паленого был более чем скромный – мешок пластиковых бутылок. Получив деньги – жалкие гроши, он отошел в сторону и с тоской посмотрел на дорогу, ведущую в город. По ней уже потянулись счастливчики, чтобы отовариться водкой в ближайшем продмаге.
К спиртному Паленый относился спокойно; он пил редко, немного и чаще всего в одиночку. Но по части еды был принципиален и не ел просроченные продукты, а покупал все в магазине, иногда даже воду.
По всему выходило, что в этот субботний день ему придется положить зубы на полку, тоскливо вздохнув, решил Паленый. Дело в том, что в выходные мусоровозы на Мотодроме были явлением редким. А значит, сегодня приличный заработок ему не светит.
– Ты чего такой скучный? – спросил Есесеич Паленого, пряча деньги в потертый кошелек.
Есесеич хранил кошелек, привязанный к прочному кожаному гайтану, на груди, под рубахой. Вообще-то его звали Иван Евсеевич, а фамилию он имел самую, что ни есть, аристократическую – Румянцев.
Подвыпив, Есесеич рассказывал, что его прадед был внебрачным сыном знаменитого графа, прослывшим большим охотником по части юных крестьянок. Благородный граф якобы дал ребенку свою фамилию и нашел для прабабушки Есесеича мужа, из мещан, заплатив ему за эту "услугу" хорошие деньги, на которые прапрадед купил трактир.
– Да так, ничего…
– А, понятно, – догадался Есесеич о причине дурного настроения собеседника. – Пойдем ко мне. Позавтракаем.
– Спасибо, я не голоден.
– Не кочевряжься. Составишь мне компанию. Одному скучно.
Паленый с благодарностью кивнул, соглашаясь с доводами Есесеича, и они направились к "особняку" потомка графа Румянцева, расположенному у самого леса. В отличие от остальных халабуд, в которых проживали мотодромовские бомжи, жилище Есесеича было сложено со шлакоблока.
Когда-то в нем располагалась сторожка (трудно сказать, что можно было охранять на территории мотодрома, однако факт есть факт), но когда наступило время доставать из шкафа засушенную, трахнутую молью, мумию дореволюционного капитализма, чтобы устроить ей реанимацию, шустрые людишки разобрали и унесли крышу строения, оконные рамы и двери.
В хозяйстве пригодится…
Пострадали и стены сторожки. Но только до половины. Шлакоблок был скреплен очень прочным цементным раствором, поэтому взять его целым не представлялось никакой возможности.
По этой причине любители дармовщины поковырялись, поковырялись в кладке, да так все и бросили, раздолбав в крошку лишь несколько верхних рядов шлакоблока. С той поры стены сторожки заросли травой, и никто о ней даже не вспоминал, пока на развалины не наткнулся хозяйственный Есесеич.
Он не стал поднимать стены, лишь сварганил плоскую крышу из того, что попалось под руку, заложил оконные проемы, оставив в качестве окна квадратную амбразуру со сторонами в полметра, навесил хлипкую дверь, больше похожую на обыкновенную калитку, и отремонтировал печку.
Его жилище смахивало на пещеру, так как передвигаться в нем можно было лишь согнувшись. Но это обстоятельство ничуть не умаляло достоинств "хижины дяди Есесеича". Скорее, наоборот – даже в самые лютые холода в помещении было тепло и по-домашнему уютно.
Через год после вселения Есесеича в этот "особняк" его попыталась отобрать компания бомжей в количестве тех человек из соседнего "клана", направляющей и руководящей силой которой служил Варькин трепливый язык.
Это были так называемые "оголовки" – помощники Тюнькина. Они исполняли роль надзирателей за бомжами-старателями, получая за это зарплату.
Выломав дверь, пьяная, а оттого буйная, компания ворвалась в строжку и была встречена по всем правилам обороны замков и крепостей. Невозмутимый Есесеич выплеснул на врагов кастрюлю первача и бросил в них горящую ветку.
