Однажды на его глазах Есесеич выхватил из кучи мусора целый рулон медной фольги (килограмм двадцать, не меньше), которая стоила очень дорого. Варьку, шебаршившуюся рядом со стариком, при виде такого богатства едва столбняк не хватил.
Потом она еще долго – месяца два – костерила его на все заставки, считая, что Есесеич нагло умыкнул ее добычу.
– О чем задумался?
Голос Есесеича заставил Паленого вздрогнуть.
– Да так… просто… – ответил он смущенно, будто его застигли на чем-то предосудительном.
– А как ты насчет кофе? – спросил Есесеич; и быстро добавил: – У меня есть немного.
– Кофе – это хорошо…
– Шикарно! Я, знаешь ли, люблю умаслить душу кофейком. Это, конечно, не дешево, но иногда хочется побаловать себя. Что ж мы, не люди…
Есесеич долго рылся в картонном ящике – упаковке от телевизора, где он хранил всякуювсячину, и наконец извлек оттуда банку с яркой наклейкой.
– Сварим в кастрюльке, – сказал он, бережно отмеряя молотый кофе чайной ложкой.
Старик священнодействовал у плиты почти полчаса. Аромат натурального кофе кружил голову, и Паленый невольно сглотнул слюну. Какое-то воспоминание вдруг озарили уголки его измученного мозга, но тут же исчезло, словно падающая звезда.
Пытаясь понять, что ему вспомнилось, Паленый машинально сделал первый глоток и поперхнулся.
– Горячий? А ты дуй, дуй, – посоветовал Есесеич.
– Умгу…
– Ты сегодня какой-то не такой, – осторожно заметил Есесеич.
– Да мысли разные…
– В нашем положении всякие мысли лучше выбросить из головы, – рассудительно посоветовал старик. Они только мешают жить. Нам бы день простоять да ночь перекантоваться.
– И то верно.
– Тебе бы пластическую операцию сделать, – немного помолчав, сказал Есесеич. – Я читал в газете, что в нашем городе есть какой-то хирург – золотые руки. За милую душу новое лицо тебе слепит.
– Я тоже слышал. А толку? Для операции нужны большие деньги. Где я их возьму?
– Так-то оно так, но если хорошо постараться, да поднакопить…
– Для этого мне нужно сто лет. Как минимум. Сам понимаешь…
– Понимаю, – с искренним огорчением ответил Есесеич. – Но ты парень молодой, вдруг тебе повезет.
– Мне уже повезло – что я не помер. И на том спасибо судьбе… или кому там еще.
– А ты не отчаивайся. Жизнь, она хитрая штука. Такие коленца выделывает, что только держись. Уж я-то знаю. Верь. Поставь перед собой цель – и верь, что ее достигнешь. Будешь верить – все получится, как задумал.
– У тебя получилось? – с невольной иронией спросил Паленый.
– Сравнил… – Есесеич вымученно улыбнулся. – Если сказать по правде, я свою жизнь давно прожил. И вполне ею доволен. А нынче у меня новый виток. Я опять начал с нуля. Да, так бывает. И все бы ничего, но вот беда – годы уже не те. Силы тают.
– Пошел бы ты в дом престарелых…
– Кто меня туда возьмет? Но, если честно, я и сам не хочу. Я привык к свободе, а там – клетка.
– Верно, в клетке плохо.
– А твоя клетка – это обожженное лицо. Поверь мне. Так что думай. И надейся.
Паленый промолчал. А что скажешь? Он и сам понимал, что с таким лицом и пустой головой без воспоминаний у него нет будущего.
Где-то в глубине души Паленого давно вызревал протест против своего полуживотного существования. Но он едва теплился и никак не мог дорасти до нужной кондиции из-за каждодневных сражений за кусок хлеба. На первый план выходили другие заботы, и мечта стать нормальным человеком никак не могла порвать силки быта.
Тем временем, пока Паленый предавался горестным размышлениям, отдохнувший Есесеич загорелся новой идеей. Он залез под кровать и достал вместительный берестяной кузовок.
– Пойду по грибы, – сказал он с азартным блеском в глазах. – Есть тут неподалеку хорошее место. Составишь компанию? Наберем грибков, поджарим их с луком… А? Делать сегодня на свалке все равно нечего – выходной день.
– Я тоже пойду, – оживился Паленый.
– Вот и ладушки…
Место, о котором говорил Есесеич, и впрямь было отменным. Лето выдалось дождливое, и разных грибов было – хоть косой коси. Паленый за час набрал полную корзину.
Однако Есесеич оказался привередой – охотился только за белыми. А они умели хорошо прятаться. Поэтому вылазка за грибами несколько затянулась по времени.
Чтобы не мешать Есесеичу (грибная охота – дело сугубо личное, даже интимное), Паленый по едва приметной лесной тропинке вышел к озеру, по форме напоминающему стручок фасоли. Оно было нешироким, но сильно растянутым в длину.
Быстро сбросив одежду, он забрался в воду и долго, с наслаждением, плескался в ней, смывая грязь не только с тела, но и души. Вода приятно освежала, будила светлые мысли, которые уносили его в неведомые дали.
Мысли и видения большей частью были несвязными, сумбурными, и тем не менее Паленому вдруг на какой-то миг показалось, что он вылез из своей скорлупы, сбросил с плеч тяжелый груз, давивший на них с того момента, как он оказался на свалке.
Паленый лежал на поверхности воды, глядя в удивительно голубое небо с барашками небольших белых облаков. До этого момента он даже не подозревал, что умеет плавать, и восхитительное ощущение невесомости кружило голову и вызывало в распахнутой настежь душе чувство детской радости и даже щенячьего восторга.
Ему хотелось петь, кричать во весь голос, но он боялся вспугнуть уток, плескавшихся у другого берега, возле камышей.
Неожиданно ему послышались людские голоса. Он насторожился и быстро вылез на берег. В его планы не входила встреча с кем бы-то ни было.
Лицо Паленого обычно вызывало у людей неприятные ассоциации, даже отвращение. Конечно, будь он нормальным человеком, а не бомжем, его, наверное, жалели бы – не все, но хотя бы ктото. Однако уродливое существо, одетое в грязные лохмотья, не заслуживало на человеческое сочувствие и тем более – сострадание.
По крайней мере, его пожалела только раз какая-то сердобольная старушка, которая сказала ему несколько ласковых слов, дала двадцать рублей и большую сдобную булку.
Торопливо натянув свои обноски, Паленый шмыгнул в заросли. Однако, где же старик? Есесеич как сквозь землю провалился. Поискав своего приятеля в том месте, где они разошлись в разные стороны, Паленый возвратился к озеру.
Его томили нехорошие предчувствия, но окликать Есесеича во весь голос он не решался. Не ровен час, пальнет кто-нибудь из ружья на звук…
Он уже знал (ему об этом рассказал Есесеич), что в лес, который начинался сразу за свалкой, приезжали крутые, чтобы выпить на природа, повозиться с девочками и потренироваться в стрельбе.
