– По меркам нашей Расеи-матушки, вполне достаточно, даже с лихвой. Но за бугром наших деньжат не хватит и на год спокойной пенсионной жизни.
– Ты опять хочешь туда свалить?
– Только после отставки. Я не предатель. А почему и не пожить за рубежом? У нас сейчас иные времена, поезжай, куда душа жаждет.
– Сукин ты сын, Акула!
– Как что, так сразу сукин сын… – состроил обиженную рожу мой бывший сержант.
– А если нас вычислят? Тогда нам не пригодятся и те деньги, что у нас есть.
– Тебе еще нужно выпутаться из операции "Брут", – мстительно ответил Акула. – И мне вместе с тобой, черт бы побрал твои коммунистические принципы, старлей.
– Задание я выполню. А если попытаются сделать дырку в моей башке, то всех вычислю и на этот раз разотру в порошок вместе с теми, кто их послал.
– Заявка серьезная, но из серии "дай Бог нашему теленку волка сожрать".
– Да пошел ты!..
– Все, умолкаю… – Акула демонстративно отвернулся и опять присосался к своему коктейлю.
Конечно, в словах Акулькина был резон… хотя я и не хотел признаваться в этом даже себе. И я вовсе не боялся, что могут узнать о нашем предприятии, случись все так, как мыслил этот змей-искуситель Акула. В этом варианте мне все было ясно.
Меня страшило иное, о чем мой бывший подчиненный и не догадывался: если мы доберемся до Толоконника и сошьем ему деревянный макинтош, то кто мог дать гарантии, что в головах его хозяев, доверивших ему пополнение своих счетов, не возникнет мысль сродни той, что появилась в башке Акулы?
И тогда, будь мы трижды чисты перед совестью и законом, нас вывернут наизнанку и будут отжимать до тех пор, пока не заговорим или не отдадим концы. И не спасут нас ни звания, ни ордена, ни наша специфическая специальность – большие деньги могут все.
– …Интересно, куда он девался? Ты не знаешь?
– Ты о ком? – задумавшись, я не слышал, о чем говорил Акула.
– Спим на боевом посту? Я спрашивал о Ерше.
– Ерш… – Былое вдруг нахлынуло, как потоп, и я поторопился осушить свой стакан.
Мы не были с этим парнем друзьями, более того, при нашей первой встрече оказались по разные стороны баррикады: он – осужденный к высшей мере и тайно выдернутый из расстрельного блока тюрьмы военной разведкой – влачил жалкое существование "куклы"
[48]
в спецзоне, а я – будучи курсантом сверхсекретной школы ГРУ, дрался насмерть с ним на татами.
И тем не менее, мне он нравился, и когда позже я с ним встретился в весьма непростой обстановке, то помог ему так, как сделал бы это для родного брата.
– Что молчишь, старлей?
– Я мало что знаю… Он был завербован Кончаком для выполнения одного очень важного и сложного задания по нашему профилю…
– Завербован? – В голосе Акулы явственно прозвучало недоверие. – Это на него не похоже. Ты не ошибся? Я знаю, что он хотел завязать со всем этим… А слово свое Ерш держит крепко.
– Хотел. Но его дожали.
– Ну, бля, и зайчики мудовые! Чтобы Ерша и сломали… не могу поверить.
– Увы. Сломали на семье.
– Вот суки… Это наш горячо любимый шеф?
– А кто еще. Но все было чин-чинарем, по-джентльменски.
– Это как же, позвольте полюбопытствовать? – иронично прищурился Акула. – В нашей системе – и такие дворянские штучки.
– Ему было обещано после успешного выполнения задания хорошо заплатить и отправить сначала семью, а затем и его за рубеж.
– И как все прошло?
– В лучшем виде.
– Да-а, Ерш великий спец… И где он теперь?
– По скудным сведениям, которыми меня облагодетельствовал Кончак, где-то на Востоке… Но учти, нигде и никому. Ни пара с уст.
– Обижаешь… Я что, сука брехливая? Тем более – о Ерше. Он для меня родней брата. Какой парень… А почему не в Европе или Америке?
– За ним охотятся. Притом очень серьезные люди. Решили, что до поры до времени не охваченный нашими "деловыми" Восток в самый раз. Через некоторое время ситуация поменяется и он сможет перебраться в более привычный для него климат.
– Дай Бог… Слышь, Волкодав, давай выпьем за Ерша, а? Пусть ему там легонько икнется. Может, хоть одному из нас улыбнулось счастье…
Мы выпили. А потом еще и еще. На душе почему-то было грустно и пасмурно. Даже разговаривать больше не хотелось.
За окнами бара сеялся занудливый дождь. Питер постепенно вкатывал в промозглую северную осень.
Киллер
"Лхасса" оказалась третьеразрядной гостиницей с крохотными номерами, но удивительными для Непала чистотой, уютом и тишиной.
Трехэтажный дом с балконами, окольцовывающими все четыре стены, и черепичной крышей, как на буддийских храмах. Внутренняя отделка холла сияла фальшивой позолотой и поражала искусной резьбой по ценным породам дерева.
Мягкая мебель была обтянута индийской златотканой парчой, и от этого театрального великолепия рябило в глазах и хотелось как можно быстрее подняться по деревянной лестнице на свой второй этаж и закрыться в номере, обустроенном по европейским канонам.
Мое появление в гостинице без документов, а лишь с запиской от Попова не вызвало никаких эмоций на бесстрастном темном лице портье-индийца в чалме такой величины, что казалось, тонкая гусиная шея вотвот переломится.
Он молча прочитал каракули, нацарапанные на гербовой бумаге посольства, вернул мне записку, забавно шевеля губами, посчитал деньги и вручил ключ от номера, не преминув цепким взглядом окинуть меня с ног до головы, в особенности выделив мою шикарную кожаную сумку.
Я не стал даже ужинать. Тщательно проверив замки и задвижки на дверях и окнах и приняв душ – удивительно, но в "Лхассе" была даже горячая вода, – я упал на постель с накрахмаленным бельем и сразу уснул, будто провалился в бездонный омут.
Я очнулся от беспамятного сна около двенадцати дня. Посмотрев на дешевые электронные часы, висевшие на стене рядом с кроватью, я страшно удивился и поспешил в душевую.
С удовольствием поплескавшись под приятно щекочущими струйками, я побрился купленной вчера по дороге в гостиницу одноразовой безопасной бритвой и заказал по телефону обед в номер – редкая услуга, насколько меня просветил Попов, для местных гостиниц.
Интересно, почему он рекомендовал мне именно "Лхассу"?
В дверь номера постучали. Я открыл дверь и, увидев улыбающуюся физиономию смуглокожего официанта из ресторана напротив "Лхассы", толкавшего перед собой тележку с обедом, пропустил его в комнату.
