– Да, да! – обрадовалась китаянка. – Сахиб мудрый человек. Я сейчас принесу… Какой напиток предпочитает сахиб? Виски, вино?
– Сахиб предпочитает чай, – оборвал я ее на полуслове. – А теперь оставь меня одного. – Мои слова прозвучали приказом.
– Прошу меня простить, сахиб…
Китаянка исчезла, как бесплотный дух. Я был несколько раздосадован тем, что позволил себе ненужную в данный момент болтовню. Раздосадован и даже раздражен.
Что это со мной? Почему разговор о женщинах и о моих мужских проблемах в частности вдруг заставил сильнее забиться сердце?
Я закрыл глаза, пытаясь разобраться в странных ассоциациях, навеянных предложением китаянки. Перед моим внутренним взором вдруг появилось чье-то лицо… далеко-далеко… женский лик с размытыми деталями.
Это был просто овал, но он почему-то светился, излучал неземное сияние… Лицо приближалось, свет усиливался… я пытался помочь этому облику выкристаллизоваться, проявиться, стать узнаваемым… однако он лишь увеличивался, заполняя тревожным ожиданием чего-то непонятного, пугающего и одновременно невероятно желанного, как сладкая и смертоносная песня сирен, завлекавших мореплавателей древних времен в западню.
Ну, пожалуйста, сбрось вуаль, скрывающую твои черты! Я знаю, уверен, что ты именно та, что люблю… и не могу вспомнить.
Я не спрашиваю имени – лицо, яви мне свое лицо!
Кто ты, любимая?!
– Сахиб, что с вами?!
Голос Бхагат Синга вырвал меня из объятий бездны, куда я летел сгорающим метеором. Сикх стоял на коленях и, вытаращив глазищи, водил туда-сюда рукой перед моим лицом.
– Что с вами случилось?!
– Все нормально… – Я глубоко втянул в себя воздух и медленно выдохнул, восстанавливая равновесие духа. – Нормально…
– Пора… – шепнул сикх, указывая в сторону кабинки, где сидел "сахиб Рус". – Мне смыться?
Видно было, что он сгорал от любопытства.
– Зачем? Ты его боишься?
– Я? – В голосе Бхагат Синга прозвучало презрение. – В Катманду был только один человек, кого я – скажем так – побаивался. Я уже говорил, он предшественник этого… – Лавочник сплюнул на пол. – Больше я не хочу иметь с ним никаких дел. Ненадежный партнер – как пригретая на груди змея.
– Тогда возвращайся. Я буду через минуту…
Попов узнал меня мгновенно. Он по инерции еще улыбался сидящей рядом женщине, но его глаза уже потускнели, стали мертветь, покрываясь пеплом отчаяния: "сахиб Рус" понял, что угодил в западню. Попов даже не попытался выхватить пистолет – наверное, первых два неудавшихся покушения на меня его коечему научили.
Он лишь сказал Бхагат Сингу, даже не взглянув в его сторону:
– Ты меня подставил… сукин сын.
– О чем ты? – фальшиво удивился сикх и нагло ухмыльнулся.
Попов промолчал. Он смотрел на меня исподлобья взглядом обреченного, но в его глазах я не заметил страха; в них просматривался скорее вызов, эдакая русская бесшабашность типа – или грудь в крестах, или голова в кустах.
В свое время такие мужики недрогнувшей рукой приставляли себе к виску револьвер и спускали курок, чтобы сделать очередной заход в "русской рулетке". И, как я уже отметил раньше, при первой нашей встрече, он совершенно точно не кланялся каждой пуле и не искал местечка потеплей.
– Зачем? – спросил я, впиваясь беспощадным взглядом в его лицо.
– Мне приказали, – понял он мой вопрос. – Ликвидировать любой ценой.
– И как тебе эта цена?
– Меня предупреждали, что ты опасен. Но я не предполагал, что настолько. Моя вина…
– Кто я?
– Не знаю.
– Что я такого натворил? Почему на меня охотятся, как на дикого зверя?
– Не имею ни малейшего понятия. Мне приказали – и точка. Приказы не обсуждаются, а выполняются. На том стоит армия и наша служба.
– Я тебе не верю.
– Как хочешь.
– У меня есть способы заставить тебя разговориться.
– Я это чувствую. Можешь разрезать меня на кусочки, но толку от этого все равно не будет. Клянусь чем угодно, что использовался вслепую. Приказ – и вперед.
– Ты не дорожишь жизнью?
– Это не тот случай, чтобы я отдал ее, как медный грош. Но помочь тебе ничем не могу.
– И все равно ты лжешь. Или что-то недоговариваешь. Мне придется…
Я не успел закончить фразу. Наверное, меня спас тот самый пресловутый "третий глаз", о котором так много говорил Юнь Чунь.
Отравленная стрелка размером с швейную иглу уже летела мне в лицо, когда я совершенно инстинктивно совершил, с точки зрения нормального человека, невозможное. Уклониться, каким-то образом уйти в сторону, наконец, пригнуться или упасть я уже не мог, не хватало времени, и мне не оставалось ничего иного, как поймать смертоносное жало будто муху.
Что я и сделал, схватив иглу двумя пальцами.
Только теперь я обратил внимание на подругу Попова. Она была красива и в своем полупрозрачном наряде из яркого шифона напоминала индийское божество.
До этого момента она сидела с таким видом, будто происходящее ее совершенно не касалось, и курила через длинный мундштук из слоновой кости сигарету без фильтра. Наверное, табак сигареты был ароматизирован, так как в кабинете приятно пахло чем-то удивительно восточным, а значит, загадочным и непривычным для обоняния европейца.
Сейчас "богиня" смотрела на меня широко распахнутыми раскосыми глазами, в которых таилось жестокое любопытство и холодный, трезвый расчет. Она еще не поняла, что стрелка не достигла цели.
В руках красавица держала мундштук, но уже без окурка, направленный, словно указка, в мою сторону. Это было оружие, древнее, как сам Восток, а ныне с охотой применяемое разведчиками и диверсантами многих стран для спецопераций – замаскированный под курительное приспособление пружинный метатель отравленных игл.
И только сейчас я ее узнал. Это была сотрудница посольства Зоя Искандеровна.
– Положите на стол, – приказал я, указывая на мундштук.
Зоя Искандеровна, словно сомнамбула, уронила смертоносную вещицу в тарелку. В ее глазах вдруг черным вихрем заметался ужас.
– Так ты меня ждал, – не глядя в сторону Попова, тихо сказал я. – Ждал…
– Я обязан был догадаться… и принять меры. – В его голосе слышалась безнадежность. – Ты… нас убьешь?
– А что скажешь ты, Бхагат Синг? – Я недобро посмотрел на сикха, сидевшего словно в трансе.
– Клянусь… – Он не сказал, а прохрипел. – Клянусь… Никогда… Чтобы я – ученика Великого Мастера предал… Нет! – Он молитвенно сложил руки на груди. – Сахиб, только скажи! Мои люди этих нагов
[49]
разорвут на мириады кусочков. Только скажи!
