И все-таки что-то меня смущало. Мы засекали повышенный интерес к яхте альФайеда, но он был каким-то нарочитым, вызывающе-демонстративным; а так не может работать ни одна уважающая себя организация специфического характера. Их суденышки постоянно менялись, и все на виду; в светлое время суток, будто кто карты тасовал, названия катеров закрашивались, притом так небрежно, что поневоле возникала мысль о похмельном синдроме команды, не отличающей малярную кисть от помазка для бритья. Иногда подваливало и рыбачье судно, грязное корыто, давно списанное на металлолом, но восстановленное каким-то камикадзе, в здравом уме на такой лайбе можно лишь болтаться на якоре у пристани и надираться до положения риз вместе с телками, изображая крутого морского волка. К нему, будто на отчет, спешили глиссер, то отходящий далеко в море, то возвращающийся, чтобы пройти опасными зигзагами между другими плавсредствами, и водные мотоциклы с мускулистыми парнями, гоняющими по волнам как сумасшедшие. Похоже, рыбачье судно изображало некий штаб или флагман компании придурков, без должного актерского мастерства играющих какую-то постановку; уж не знаю, драму, трагедию или комедию. Пропустив фотографии действующих лиц через компьютер, мы установили личности лишь трех человек. Это были сотрудники МИ-6, но настолько низкого ранга, что просто смешно было предполагать, будто на наших глазах затевается какая-то серьезная интрига.
О своих соображениях я доложил Кончаку и ждал его реакцию на мой отчет. А пока валял дурака, забавляясь разглядыванием яхты аль-Файеда – так сказать, выполняя долг – и визуальным измерением габаритов загорающих девушек, красивых и не очень, фигуристых и плоских, словно гладильная доска, но все равно чертовски желанных; из-за монашеского образа жизни, который я вел благодаря Кей – ах, Кей, Кей… – мне начали по ночам сниться эротические сны.
– Шеф, там парни Пита вытащили греческую амфору. – Боб Миллер подошел так тихо, что я от неожиданности вздрогнул.
– Бросьте ее, на хрен, в воду, – буркнул я, недовольный тем, что кэп перебил мои мысли.
– Наоборот, для маскировки амфору лучше поставить на виду…
– И использовать в качестве ночного горшка, – развил я идею Боба.
– Ну, как прикажешь… – Обиженный Миллер повернулся, чтобы уйти.
– Да ладно, шучу. Ты прав. Пусть тащат сюда все черепки, какие только найдут. Но – попутно. А то дай им волю, так они начнут откапывать из-под ила древнюю Атлантиду.
– Пит говорит, что они заметили "головастиков".
– Ну! – оживился я – так на жаргоне "дельфинов" назывались боевые пловцы стран НАТО. – Давай его сюда!
Пит не был многословным:
– Англичане… Воду замутили – и ходу. Пошутили.
Я не стал сомневаться в его определении национальной принадлежности "головастиков" – у боевых пловцов разных держав есть язык жестов; он и похож, и имеет много различий; вот по ним обычно и определяют, кто есть кто.
– Их базу отследили?
– А как же.
– Где она?
– На рыболовном корыте.
– Мы так и предполагали… – Я задумался.
– Может, лайбу того… – Пит сделал вы-разительный жест, изобретенный древними римлянами для определения судьбы поверженного гладиатора, – показал большим пальцем вниз.
– Хорошо бы… – Я мечтательно прищурил глаза, будто уже видел тонущее судно. – Типун тебе на язык! – тут же спохватился я с негодованием: нам сейчас только международного скандала и не хватает; тогда точно о нашей операции "Альянс" будет известно и несушкам в западноевропейских курятниках.
– Я что, я ничего… – пробубнил Пит, но огорченно вздохнул.
Мне был понятен его горестный вздох – бесцельное погружение профессиональным разрушителям все равно что путане ночь без клиентов: ни дохода, ни удовольствия.
– Поставьте донные маячки.
– Уже…
– Тогда я тебя не задерживаю.
Донными маячками назывались специальные сигнализирующие устройства, держащие под контролем определенный участок акватории. Когда в их "поле зрения" появлялись подводные пловцы или что-то другое, они тут же автоматически передавали на командный пункт все необходимое для анализа и принятия контрмер: курс, глубину погружения, скорость, девиацию, количество целей и даже характеристику движущегося объекта.
Пит ушел, и я снова прильнул к подзорной трубе. Солнце уже стояло в зените, и на яхте готовились поднять якорь, чтобы, как это было почти всегда, взять курс на берег, где принцессу и Доди ждал обед, отдых и прочие прелести морского круиза, доступные лишь людям с тугими кошельками.
Я только облизал пересохшие губы и плеснул себе в стакан теплое виски – подниматься и идти на камбуз за льдом было лень…
Слоули нарисовался, когда я уже отдал приказ Бобу Миллеру сопровождать яхту аль-Файеда в район, где ее возьмут под контроль парни Рашида. Там наши полномочия заканчивались, и мы могли лишь издали наблюдать за передвижениями плавсредств арабов, которые вдобавок охраняли и виллу, где остановились Доди и Диана.
– Тебе чего? – спросил я это горе луковое.
Хотя, если по-честному, я был к нему и Трейни не совсем справедлив: парни пахали, что называется, до седьмого пота.
– Шифровка, шеф! – бодро отрапортовал ушастик, протягивая бумаженцию.
– Спасибо, – решил я быть вежливым и кивком отпустил Слоули.
Прочитав сообщение, я остолбенело уставился на Боба Миллера (он как раз двигал ко мне медленным ходом, чтобы поболтать от нечего делать о всякой всячине): Центр в лице Чанга предписывал мне немедленно собирать манатки и чесать в Париж. И точка. Никаких объяснений и сопроводиловок. Кроме приписки – оставить вместо себя кэпа. Короче, полный банзай, как говорят японцы.
– Бля-а… – невольно вырвалось у меня любимое словечко Акулы.
– Чего? – переспросил озадаченный моим видом Боб.
– Хочешь махнуть стаканчик? – неожиданно спросил я.
– Кгм… м-да… я, в общем, на посту…
– Плюнь. Пусть Франсуа поупирается. А мы с тобой прощаться будем…
Миллер от удивления даже рот открыл. А у меня он и не закрывался с того момента, как я получил цидулку от папы Кончака.
Ладно, Париж так Париж. Мы и не в таких Палестинах бывали…
Киллер
Мотоцикл ревел словно взбесившийся зверь. Я уже третий час гонял по пересеченной местности, почти не сбрасывая газ. Ошалевший от моих упражнений тренер, его звали мсье Робен, стоял под навесом и смолил одну сигарету за другой. Когда нас познакомили и я оседлал это американское никелированное чудище по имени "харлей", он лишь презрительно ухмыльнулся. Наверное, я его не впечатлил и вдобавок уронил свой престиж как начинающий гонщик – ни один спортсмен, уважающий себя, не сядет за руль навороченного по самое некуда мотоцикла, стоимость которого приближалась к сорока тысячам долларов, являющегося своего рода дорогой игрушкой богатых бездельников, именующих себя "ангелами ада" или чем-то наподобие.
