Мой "объект" прибыл 30 августа после обеда частным самолетом. От аэродрома принцессу и Доди вел Марио – горбун должен был убедиться, что они остановятся именно на вилле альФайедов, уже подготовленной спецами Синдиката к встрече желанных гостей. План ликвидации оказался прост, словно выеденное яйцо: ночью, когда Марио вырубит загодя подготовленную к отключению сигнализацию, я проберусь внутрь и убью принцессу. Были и варианты. Самым идеальным считался классический: меня никто из охраны не замечает, я "успокаиваю" на короткое время Доди, приволакиваю его в спальню принцессы, где инсценирую конфликт между любовниками, который заканчивается стрельбой – аль-Файед "убивает" Диану и в ужасе от содеянного пускает себе пулю в лоб. Очень миленькая картинка. Из серии "хотите – верьте, хотите – нет". Откровенно паршивым был вариант, если я все-таки наткнусь на охрану и поднимется большой шухер; в этом случае мне предписывалось уничтожить всех, представив дело так, будто на виллу аль-Файеда напали террористы. Конечно, план сшили белыми нитками, но, похоже, боссов Синдиката мало волновала необходимость тщательной маскировки следов; по крайней мере, в плане грамотной версификации убийства принцессы. Однако главным было одно условие – я не должен попасть в руки полиции ни живым, ни раненым, ни мертвым. Об этом должен заботиться Марио. Как? Я не спрашивал – у каждого из нас свои проблемы. Мне лишь не хотелось, чтобы он после ликвидации "объекта" попытался меня убить. Потому что тогда Марио не оставит мне выбора…
О том, кого мне нужно ликвидировать, я боялся даже думать. На первых порах пребывания в Париже, когда я гонял себя тренировками на мотоцикле по пересеченной местности под руководством мсье Робена до седьмого пота, мне удавалось не вспоминать, что я должен совершить в ближайшем будущем. Но со временем образ принцессы Дианы начал постепенно заполнять все свободные уголки моего и так нездорового сознания, вызывая какое-то неестественное, параноидальное любопытство. Раньше любой "объект" был для меня пустым местом. Я знакомился с его досье лишь в особо сложных случаях, когда для успешной ликвидации нужно было просто влезть в мозги будущего "клиента", проявляющего чудеса изобретательности, чтобы уйти от расплаты за свои делишки, – ни один из тех, кого я убил, не был обычным гражданином и в своей жизни натворил много такого, что тянет по меньшей мере на пожизненное заключение. Поэтому я не испытывал к "объекту" совершенно никаких чувств, кроме брезгливости, и после ликвидации сразу о нем забывал, будто я не человека убил, а раздавил мокрицу.
Однако с принцессой дело обстояло совсем по-другому. Не в силах совладать со своими эмоциями, я накупил видеокассет, где фигурировала Диана (я поразился ее популярности – принцессу снимали очень много, и не только на великосветских раутах и приемах; кстати, кассеты шли нарасхват), и вечерами, а часто и ночью, сидел перед экраном телевизора часами, внимательно вглядываясь в ее образ.
Странное это было кино. Собственно, как и сама Диана. Она порхала по экрану, словно красивый мотылек, перелетая из одной страны в другую, с шикарной королевской яхты в фешенебельный клуб, иногда спускаясь со своих вершин на человеческое дно, где пожимала руки больным СПИДом и целовала черного мальчика с оторванной противопехотной миной ногой. Все это казалось мне наигранным, неестественным, будто некий плохой режиссер всучил принцессе скверно написанную сценаристом роль, которую не в состоянии сыграть даже гениальная актриса, не говоря уже о непрофессионале.
На первых порах, глядя на ее шикарные наряды, на блистательное окружение принцессы, я злился в душе. И утверждался в мысли, что сделаю свое дело пусть и через силу, но без терзаний. Наверное, здесь проявлялось мое происхождение: коммунальная квартира, вечная нищета и матьалкоголичка не могли не родить плебейский комплекс неполноценности, выражающийся в зависти и даже ненависти к богатым, обычно перерастающий в примитивное желание громить, крушить и уничтожать все красивое, возвышенное, а в особенности нестандартное и дорогое.
Но спустя какое-то время я будто опомнился, и даже устыдился, вспомнив уроки Учителя: главное достояние человека – его душа, и ее не должно касаться бренное и материальное. Человек может быть счастлив, имея стоптанные сандалии, рубище и горсть риса на обед, и испытывать терзание и неудовлетворенность жизнью, сидя на атласных подушках во дворце, за столом, ломящимся от дорогих яств.
Я присмотрелся внимательней, освободив свое сознание от предвзятости. И наконец увидел глубоко страдающую женщину, пытающуюся скрыть душевное смятение под маской великосветского шика и намеренно выпяченной миссионерской и благотворительной деятельности. А когда мне однажды удалось собраться и сосредоточить внимание на ее глазах, я вздрогнул от глубоко упрятанной в них боли безысходности и отчаяния.
Тогда я попытался вообще абстрагироваться от других персонажей сюжетов о принцессе, мысленно превратив их в прозрачные тени; так когда-то учил меня Юнь Чунь для проверки ауры человека. Раньше мне такие опыты удавались редко, и все из-за проклятого "черного" начала инь, довлеющего над остальными чувствами. Тем более я никогда не пытался проделывать подобные штучки с неживой материей, хотя Учитель и убеждал меня в том, что все имеет свое, невидимое глазу обычного человека, излучение. Но сейчас, когда мои нервные процессы были до крайности обострены неведомой болезнью, я сумел сконцентрироваться и посмотреть на телевизионное изображение Дианы как нужно – когда работает так называемый "третий" глаз.
Я посмотрел – и почувствовал, как сжалось сердце. От Дианы исходило тревожное краснофиолетовое сияние, кое-где перемежающееся ясно-голубыми всполохами и черными пятнами. По расположению секторов я определил, пользуясь методикой Юнь Чуня, что принцесса чем-то больна, и это была болезнь психического свойства. Но про то ладно – у всех есть какие-то заскоки, у кого меньше, у кого больше. Человек может прожить всю жизнь и не знать, что ему самое место в сумасшедшем доме.
Однако с принцессой все обстояло иначе. Она была обречена: черные пятна составляли узор смерти – цветок с четырьмя лепестками…
После этого психологического сеанса я немедленно избавился от кассет. Я уже нарушил жесткое правило ликвидаторов – никогда не держать в месте квартирования материалы об "объекте". По меньшей мере, странным был такой повышенный интерес некоего сеньора Лопеса к английской принцессе Диане. Для опытных полицейских ищеек видеокассеты могли оказаться хорошим следом. Чего нельзя было допустить ни в коем случае.
Время ликвидации "объекта" неумолимо приближалось. Но теперь ко всем моим личным терзаниям добавились – вернее, еще больше усилились – переживания, связанные с предстоящим преступлением. Да, именно преступлением. Все мои прошлые ликвидации я всегда считал работой: весьма специфической, с криминальным душком, грязной, кровавой, но работой. А теперь я должен убить женщину. Женщину! И не важно, кто она. Главное, что я не понимал, в чем она провинилась и перед кем.
Зато я знал другое – долго ей не жить. Если не я, кто-то другой или третий, десятый, двадцатый… все равно достанет Диану и покроет черным саваном смерти. Проклятье!
Я ничем не мог ей помочь. Ничем! Пойти в полицию и рассказать о Синдикате и о моем задании? Проще сразу броситься в пропасть вниз головой. Кто поверит наемному убийце, которого разыскивают по меньшей мере в двенадцати странах мира? Таким безумным поступком я не только накину себе петлю на шею, но и погублю семью, профессора Штольца, Гретхен, Марио, Эрнесто и в конечном итоге вряд ли спасу принцессу.
