Я протянул Кир Кирычу полиэтиленовый пакет с тряпкой, которую выудил из картонного ящика с мусором в комнате Карасева.
– Старик, для тебя сделаю. Посиди. Я в лабораторию. Вот журнальчик итальянский, для мужчин. Поразвлекайся. Да не вздумай увести! Вещдок…
Вскоре Кир Кирыч возвратился.
– Ну, это просто… Сам, наверное, знаешь. На этой тряпке следы порохового нагара, оружейного масла и чешуйки свинца. Короче, этой тряпкой чистили ствол, похоже, револьвера.
– Чешуйки свинца… Слушай, Кир, а нельзя проверить, не из этого ли оружия застрелили Лукашова?
– Можно. Но на это потребуется значительно больше времени. Нужно провести спектральный анализ чешуек и пуль.
– Кир, голубчик, постарайся! С меня причитается.
– Да ладно, сочтемся. К вечеру заключение будет готово.
Поздним вечером я позвонил в ЭКО.
– Обрадую тебя, Серега, – ответил на другом конце провода усталый голос Кир Кирыча. – Именно из этого нагана был застрелен Лукашов. За бумагами зайдешь?
– Спасибо, Кир! Ну ты молодец… Бумаги завтра. Будь здоров!
Киллер
Как я по-глупому влип, простить себе не могу! Попался на элементарную уловку, как молокосос. Взяли меня Додик с Феклухой в тот момент, когда я помогал подняться старушенции, ни с того ни с сего рухнувшей прямо передо мной.
Это я уже потом понял, что старая стерва была "подсадной уткой", когда меня притащили к ней на хазу в пригородном поселке.
Додик и Феклуха ржали как помешанные…
Шеф появился на вторые сутки моего заточения.
– Ну, здравствуй, мой мальчик. – Он уселся на табурет. – Развяжите ему ноги, пусть сядет, – приказал он Додику.
(Я лежал на кровати, связанный по рукам и ногам, – эти поганцы боялись меня как огня; конечно, в данной ситуации это обстоятельство было слабым утешением).
– Шеф, да он… – Додик скорчил глупую гримасу.
– Два раза я не повторяю.
Додик поспешил исполнить приказание.
– Ты голоден? – участливо поинтересовался шеф.
Я молчал, с ненавистью глядя на его тщательно выбритое лицо.
– Не сердись. Ты сам виноват. То, что надумал завязать, – ладно. С кем не бывает… А вот то, что осмелился водить меня за нос, – это уже наказуемо. И со всей строгостью. Тебе было поручено ликвидировать жену Лукашова. С некоторых пор она стала для нас опасна. Я тебе объяснил почему. Для тебя ее кончить… тьфу! И нет. Невелика сложность. А ты все ходил вокруг да около, глаза мне замыливал, а сам лыжи вострил: билет на самолет прикупил, денежки припрятанные откопал. Те, что я тебе платил. Я! Не скупясь платил. К бабе своей собрался по-шустрому да втихаря? Ну это еще полбеды. Но за то, что ты пожалел жену Лукашова – пожалел ведь, а? – и не выполнил мой приказ, ответ держать придется. Молчишь? – Шеф закурил и посмотрел на меня задумчиво, пуская дымные кольца. – Выйди, – указал он Додику на выход. – Оставь нас одних.
Подождав, пока Додик плотно прикроет дверь, он начал:
– Как ты думаешь, зачем я тебя спасал, вытаскивал из всех твоих историй, приблизил к себе? За какие такие заслуги? Не знаешь? И мать твоя тебе этого не рассказывала… Впрочем, когда я с тобой познакомился, она уже была полностью деградированной. Водка, пьянки-гулянки… Значит, не знаешь? А я тебе расскажу. Она была моей любовницей, стала ею в четырнадцать лет. Не исключено, что ты мой сын. – Он гнусно ухмыльнулся. – Хотя… нет, не похож, совсем не похож… Видно, нагуляла тебя с каким-нибудь ублюдком. Такие дела, мой мальчик.
Он поднялся.
– Но будь ты и моим сыном, простить тебя все равно не имею права. Таковы наши законы, и они незыблемы. Мы тебя будем судить. Чтобы другим неповадно было… – Он прошелся по комнате. – А бабу эту… Лукашову, мы сейчас поедем кончать. Без тебя обойдемся, слабонервный. Но прежде мы с нею… побеседуем кое о каких вещах… Жди.
– Я тебя… и на том свете… найду… – Мне казалось, что я схожу с ума: голову словно раскаленным обручем сдавило, в глазах потемнело, а по жилам будто расплавленный свинец прокатился.
Он посмотрел на меня с брезгливым сожалением и молча вышел. Вскоре от дома отъехала машина.
В комнату вошел Додик.
– Балдеешь, красавчик? Вот, оставили меня тут сторожить. А как по мне, то тебя нужно было сразу в расход пустить, не разводить трали-вали. Лишняя морока только. Подумаешь, фигура… Давай сюда свои лапы, я их веревками забинтую. В сортир, гы-гы, и стреноженный попрыгаешь.
Всю свою ненависть я вложил в этот удар ногой; мне даже послышался хруст височной кости. Додик завизжал, как заяц-подранок, упал и забился в конвульсиях; из его ушей потекла темная кровь.
Я вышиб плечом дверь и прошел в грязную крохотную кухню, где возилась старушенция.
– Режь, стерва старая, иначе зашибу… – едва сдерживая бешенство, показал я на свои связанные руки. – Ну!
Старуха что-то прошамкала и покорно перерезала кухонным ножом веревочные узлы.
Я выскочил на улицу с единой мыслью – догнать, опередить! Подняв руку, остановил голубые "Жигули".
– Тебе куда, парень? – спросил водитель.
– В город.
– Не по пути. – И водитель хотел закрыть дверцу – видно, что-то во мне ему не понравилось.
Тогда я рванул дверцу на себя и уселся на сиденье.
– Поехали, – сквозь зубы процедил я. – Прошу тебя. Нужно человека спасать. Я заплачу. – Да пошел ты… Водитель потянулся за монтировкой, лежавшей у него на подхвате.
Я достал свой наган, отобранный у Додика.
– Выметайся. Быстро! – взвел я курок.
Перепуганный водитель не выскочил, а вывалился на шоссе. Я сел на его место и дал газу. Вскоре поселок остался позади.
Опер
Карасев… Все, что я смог собрать о нем, лежит у меня на столе: характеристики, справки, свидетельские показания. Есть и фотография, правда, десятилетней давности: настороженный взгляд, упрямо сжатые губы, квадратный подбородок.
Симпатичное лицо. Убийца-профи? Он?
В тот вечер, когда был убит Лукашов, алиби у Карасева стопроцентное. Во всяком случае, если судить по показаниям его соседей. А не верить им никак невозможно – особой любви к Карасеву они не питали. Но не мог же он быть одновременно в своей комнате и в парке у ресторана "Дубок"?!
Избитые неизвестным юнцы не смогли с полной уверенностью ответить на вопрос, когда им показали фото Карасева: не тот ли это человек? "Вроде похож… Как будто он… А может, и ошибаюсь… Вот если бы увидеть его в натуре да в полный рост…"
Если бы… Исчез Карасев, испарился. Бесследно. Примерно через неделю после убийства Лукашова.
