Итак, остались шаровары… прыжковые ботинки на толстой подошве… диверсионный нож-стропорез – на правое голенище, четыре запасных лезвия к нему – на левое… куртка… Лады. Почти готов.
Лесняк суетится: помогает застегивать ремни ботинок, проверяет мой РД – ранец десантника: все ли там в ажуре. Радуется втихомолку, сукин сын, сегодня он в запасе, а мне придется со сверхмалой высоты прыгать, мать ее…
– Прикинем? – Кобра заискивающе щурит и без того узкие монгольские глазки и многозначительно подбрасывает на ладони личную флягу с водой.
– Не положено, – отвечаю с напускной строгостью и демонстративно отворачиваюсь, чтобы не видеть, как он украдкой запихивает ее в мой РД.
У диверсанта, на какое бы задание он ни шел, должна быть только одна фляга с водой. Но здесь не Сибирь, где ручьи на каждом шагу, а пустыня – голый песок и кое-где камни, будто оплавленные напалмом.
Ах, как мне иногда хочется потаскать за собой по этой Богом забытой среди оазисов раскаленной жаровне того штабного умника, который установил эту норму…
Над пустыней звездная прозрачная ночь. Мертвая тишина. Я иду своей фирменной кошачьей походкой по еще теплым песчаным гребешкам, стараясь держаться поближе к бронетехнике, где тень погуще. Это совершенно бессознательная проверка моих орлов из боевого охранения, впитавшаяся в плоть и кровь еще со времен Афгана, стала просто манией.
– Пароль…
Хрипловатый тихий голос, казалось, родила сама ночь. Такое впечатление, что это просто продолжение какой-то неоконченной мысли.
Но острое, как бритва, лезвие десантного ножа у горла вмиг разрушает мимолетную иллюзию.
– Днепр… – выдыхаю осторожно, стараясь не делать лишних движений, – чревато. – Отзыв, – требую согласно Уставу и неожиданно нервно и несколько глуповато хихикаю: в боевой обстановке, забудь я пароль (а такое случалось по заморочке), отзыв пришлось бы слушать с того света.
– Ладога… Это вы, товарищ капитан? – с фальшивым удивлением вопрошает голос, и передо мной вырастает рослый детина с простодушным русским лицом в веснушках, подсвеченным снизу включенным фонариком.
– Собачий сын! – рычу для понта. – Устав караульной службы забыл?
– Так ведь пока я провякаю "Стой, кто идет?", мне дырку в башке просверлят, – пытаясь принять виноватый вид, оправдывается здоровяк.
А сам лучится от удовольствия: как же, самого Волкодава прищучил, как зеленого.
Это Ваня Кондра, диверсантская кличка Маманя, старший сержант-контрактник. Он уходил из Афгана одним из последних, прикрывая тылы. Аллах только ведает, как пристало к нему это ласковое прозвище.
Я не раз видел Маманю в рукопашном бою, и трудно было не посочувствовать его противникам – он беспощаден, как робот-убийца, и силен, словно десятиметровый питон.
Что касается моего прозвища – Волкодав, то оно говорит прежде всего о начитанности моих бывших подчиненных, большинство из которых до сих пор числится в списке пропавших без вести на всеми оплеванной, бесславной афганской войне.
Этот псевдоним мои ребята "срисовали" из книги известного писателя, в которой рассказывается о работе СМЕРШа
[2]
по обезвреживанию гитлеровских диверсантов.
Чем-то подобным приходилось заниматься в Афгане и мне. И, смею думать, небезуспешно: заработать такую почетную кличку в разведке тяжелее, чем орден.
В штабе оживление. Судя по двум новеньким вездеходам, к нам пожаловало высокое начальство.
Матерюсь про себя – не было печали… Эти толстые боровы в папахах и с расплющенными задницами уже забодали нас своей простотой и пионерским задором. Для них поездка в разведбат сродни походу в варьете – и там, и у нас есть на кого полюбоваться и есть о чем помечтать, пуская старческую слюну.
Жошка суетится, словно вша на кончике иголки. Невысокого по сравнению с остальными разведбатовцами росточка, с грушевидной головой, увенчанной шелушащейся лысиной на макушке, он напоминает отощавшего хорька, пробравшегося в курятник.
Завидев меня, Жошка на бегу останавливается, но по инерции проскакивает мимо. Сделав вид, что в полумраке его не замечаю, пытаюсь забиться в дальний угол. Но не тут-то было.
– Капитан Левада! – окликает он меня своим скрипучим резким голосом.
Я невольно вздрагиваю – черт бы ее побрал, эту воинскую привычку к чинопочитанию! Такое впечатление, что меня сейчас зацепили серпом по самому главному мужскому месту.
– Вы должны были прибыть еще десять минут назад, – начинает отчитывать меня Жошка. – Или вам особое приглашение требуется?
– Виноват… – бормочу в ответ без должного рвения и присоединяюсь к группе коллег, офицеров разведывательно-диверсионных подразделений дивизии.
Жошка морщится, будто проглотил в этот миг по меньшей мере очищенный лимон без сахара, и, судя по всему, намеревается продолжить выволочку; но тут, к моей радости, его окликает незнакомый мне офицер, который сидит под мощной электролампочкой в кресле самого (!) Бати, командира 173-го отдельного разведывательного батальона спецназа подполковника Светличного.
Начальник разведки семенит к чужаку и что-то подобострастно нашептывает ему на ухо – отвечает на вопрос, тоже заданный вполголоса.
Незнакомый офицер, брезгливо отодвигаясь от нависшего над ним Жошки, снисходительно кривит тонкие упрямые губы. Он уже не молод, но сухощав и подтянут, что выдает в нем человека нашей воинской профессии.
Мой и его взгляды сталкиваются всего лишь на мгновение, и я чувствую, как по спине заструился холодный озноб: такое впечатление, что я посмотрел в глаза выползшей на охоту гюрзы.
Они темны, словно Вальпургиева ночь, и страшны своей гипнотической беспощадной силой. Похоже, мужик крутой. Наш человек. Зверь.
– Волкодав, что сие значит? – шепотом спрашивает меня старый дружбан, тоже бывший так называемый воин-интернационалист (до чего ненавижу это слово!), капитан Телушкин.
– Ты о чем?
– Не знаешь? Ну, браток, ты, по-моему, еще не проснулся. В бой идут одни старики. Офицеры. Усек?
– Не хило… – бормочу в ответ.
И начинаю усиленно ворочать мозгами. Увы, в голове уникальная пустота – ни шороха, ни звука.
Действительно, сегодня все происходит не так, как обычно. Нет привычной суеты, судя по всему, сном праведников спят командиры диверсионных групп – прапорщики и сержанты. В штабе и впрямь одни офицеры во главе с Батей. И чужаки, все в немалых чинах – молчаливые и загадочные, как сфинксы.
Отчаявшись придумать более-менее логическое объяснение происходящему, я взглядом вопрошаю Светличного: чегой это учудил наш "великий стратег"? – и незаметно для окружающих киваю в сторону Жошки.
