Да, великий мастер планировал операцию с переброской наркоты по воздуху: идут учения и кому может показаться подозрительным военный вертолет, летящий вглубь страны? Что этому сукину сыну несколько трупов?
Человеческий мусор, издержки производства; зато денежек-то, денежек сколько можно получить за афганскую отраву…
Теперь я понял, почему спецназовцы группы захвата практически прекратили поиски – им было приказано сделать коридор. К моему глубокому сожалению, по нему, благодаря дурацкому упрямству (ну что мне стоило откликнуться на призыв вертолетного болтунчика?!), пошел именно я.
А ведь тогда еще, судя по всему, на маршруте был не только я один. В конечном итоге (очень сильно на это надеюсь) этому высокопоставленному стервецу один хрен, кто должен был дойти до контрольного пункта.
Главное заключалось в маяке. Ведь, по идее, только при его включении должен был прилететь "мусоршмитт", в котором находились лишь врач и безоружные медбратья. У охранения контрольного пункта, во избежание его преждевременного рассекречивания "противником", не было даже обычной армейской рации.
Ничего не скажешь, все задумано толково. Даже запасной маяк доставили – не ровен час, один испортится… вместе с хозяином. Ведь радиокрик о помощи непременно обязан был прозвучать в эфире.
Но никто никогда и ни в коем случае не должен даже догадываться о наличии второй радиоигрушки, издающей совершенно секретные позывные, известные очень ограниченному кругу лиц. Для кое-кого это было бы равносильно смертному приговору…
Размалывая отобранный у бандита маяк едва не в порошок и закапывая остатки поглубже, я пытался представить, какую версию придумали бы особисты (будь все по плану таинственного наркошефа в погонах), найдя кучу трупов вместе со мной. Думаю, что с высокой подсказки – самую нетривиальную…
Немного подсуетившись в постановке сцены, которую должны были увидеть те, кого это интересовало больше всего, я опрокинул для храбрости наркомовский стаканчик, засунул за пазуху свой новый талисман – выручивший меня камень – и, мысленно помолясь о спасении своей бесталанной жизни, включил радиомаяк.
Киллер
Грохот… Его рождал окружающий меня мрак, и мне казалось, что мои мозги высохли, а в пустой черепной коробке перекатывалась крупная галька.
Где я? Что со мной? Может, это и есть ад?
Тогда почему я, как мне кажется, лечу – цепко удерживающее меня грохочущее и ревущее нечто явно перемещается в пространстве, то и дело проваливаясь в воздушные ямы.
И тут приходит испуг, постепенно перерастающий в ужас.
Я вою, как дикий зверь, пытаюсь царапать ногтями окружающие меня стены, стучу в них кулаками, пинаю ногами…
Свет. Он возник из ниоткуда и буквально пригвоздил меня к полу.
Не в силах сказать ни слова, я протягиваю к нему руки и беззвучно плачу.
– Ты че, мужик? – раздается вдруг чей-то грубый голос (кстати, вполне земной), вмиг разрушая мои иллюзии. – Че стучишь, спрашиваю? Ежля приспичило в сортир, то потерпи. Скоро будем на месте…
С этими словами узкая вертикальная полоска света исчезает, а я облегченно вздыхаю – жив, черт возьми, жив!
И несет меня невесть куда не посланец вечности, а обычный армейский вертолет. И лежу я не в суме Вельзевула, а на мелкой гофре железного пола, прикованный за руку к скамье.
Но как случилось, что я вместо тюремной покойницкой оказался под облаками?
Мои мысли в смятении. Обрывочные воспоминания возникают перед внутренним взором, как быстро изменяющая очертания мозаика из разноцветных стеклышек в калейдоскопе.
Свет лампочки в коридоре…
Удар в спину… сильное жжение…
Снова свет – очень близко, яркий, пронизывающий мозг…
Грохот… чей-то смех, напоминающий отдаленные раскаты грома…
И – тьма, всосавшая меня, как расплавленная смола зазевавшуюся муху.
– Давай лапки, мужик. Пора дышать свежим воздухом. Ты там, случаем, не того, а? Га-га… – Смеясь, широкоплечий здоровяк с простодушным лицом и румянцем на всю щеку снял наручники и помог мне спрыгнуть на землю. – Покеда…
Он добродушно хлопнул меня по спине и забрался внутрь вертолета.
Взревели винты, я и два встретивших нас парня в камуфлированных костюмах поторопились отбежать подальше от воздушной стрекозы; взмыв круто вверх, она вскоре исчезла за облаками. – Идем, – коротко бросил один из них, – держись за мной.
И вразвалку пошагал к виднеющемуся неподалеку длинному приземистому зданию, похожему на свежепобеленный склад.
Второй молча пошел рядом со мной.
Было в этих парнях нечто странное, до сих пор мною не виданное, особенно в тюрьме. А что длинное здание было чем-то наподобие именно такого казенного заведения, говорили массивные решетки на крохотных оконцах и несколько рядов колючей проволоки, преграждающей дорогу в глубь жилого массива, притаившегося под кронами настоящего девственного леса.
Весь облик моих конвоиров дышал уверенностью и звериной силой, а походка – упругая, раскрепощенная, требующая минимум усилий и энергии – напомнила мне годы занятий кунфу. Они почти не обращали на меня внимания, будто я был пустым местом, а не особо опасным заключенным, смертником.
Мы прошли КПП и, сопровождаемые лаем огромных псов неизвестной мне породы, направились к трехэтажному зданию с узкими окнами-бойницами.
Это угрюмое строение, сложенное из темно-красного кирпича, было, пожалуй, единственным, так сказать, высотным; остальные представляли собой веселой раскраски одноэтажные коттеджи с живыми изгородями и цветочными клумбами.
Когда массивная железная дверь с мягким всхлипом, будто дверца какой-нибудь импортной тачки, отсекла от меня гулкий сводчатый коридор, я невольно ахнул.
Моему взору предстала удивительно уютная, светлая комната, оклеенная свежими импортными обоями. Она была точь-в-точь как одноместный гостиничный номер, может, немного попросторнее: деревянная полированная кровать, тумбочка, стол, два стула, платьевой шкаф, на полу – туркменский коврик, занавески, небольшой книжный шкаф с пустыми полками.
В туалетной комнате, кроме унитаза, стояла эмалированная чугунная ванна, и когда я открыл кран, то, к моему чрезвычайному удивлению, оттуда с недовольным ворчанием хлынула горячая вода.
Я был просто ошарашен. Еще бы – идти на расстрел, а очутиться в давно забытом, непередаваемо желанном мире, тюремные сны о котором надолго выбивали меня из привычной колеи ожесточенности и мизантропии.
Что это – снова сон?
Нет, не похоже. Чересчур много реалий, не говоря уже о том, что в углу комнаты я заметил зловеще посверкивающий глаз портативной телекамеры – ее даже не потрудились замаскировать. А узкие окнабойницы пересекал сверху донизу толстенный железный прут; между ним и стеной могла пролезть разве что кошка.
