Только сегодня он еще более засушен, чем тогда, а в его страшных глазах вурдалака то вспыхивают, то затухают опасные искры глубоко скрытого раздражения или (что для меня еще хуже) гнева. – Итак, вы тот герой, который уложил бандитов на контрольном пункте…
По-моему, в голосе полковника прозвучала злая ирония; а может, мне просто почудилось – после "прокачки" в особом отделе не то может показаться.
– Что об этом говорить, дело плевое… – "скромненько" отвечаю я и смущенно опускаю глаза – шарю под стеснительного и недалекого служаку.
– Ну почему же, говорить есть о чем, – не принимает мою "подачу" полковник; он открывает крохотную записную книжку – "освежитель памяти"; у меня есть точно такая, куда я записываю свои долги – и изрекает, поглядывая на исписанные убористым почерком листочки: – Капитан Левада Максим Северинович… воин-интернационалист… награды… знание языков – английский, восточные языки… немецкий со словарем… Неплохо. Очень даже неплохо. Способности гораздо выше средних – и всего лишь офицер-диверсант.
– Я не самолюбив.
– Ваше самолюбие меня не интересует, – бросает он излишне жестко. – Просто у меня претензии к строевому отделу, который совершенно запустил работу с кадрами. Офицер с таким послужным списком – и обретается где-то у черта на куличках, используя свой потенциал на треть, не больше. Да это уже не служебное упущение – преступление!
Мне его праведный гнев на армейских чиновников не нравится все больше и больше. Если так пойдет и дальше, то через пять минут я выйду из этого, взятого полковником напрокат (не странно ли?), кабинета штабной крысой.
Меня даже передернуло – избави Бог!
– Товарищ полковник! – Я довольно бесцеремонно вклиниваюсь в его излишне экзальтированное выступление. – Спасибо за незаслуженно высокую оценку моих способностей, но, смею вам доложить, мне самое место в нашем разведбате. – И продолжаю, уже не опуская глаз перед его беспощадно-змеиным взглядом: – Не думаю, что смогу быть более полезен армии в другом месте.
Все, хватит ходить вокруг до около. Надоело. Ты мне нравишься, полковник, потому мысленно я тебя и не посылаю на хрен. Говори по существу, не темни и не делай из меня дурачка.
– Не сможешь быть полезным… – повторяет мои слова полковник и, постепенно наливаясь желчью, резко переходит на "ты". – А если так, то скажи – только без уверток, у тебя это последний шанс! – куда ты девал второй радиомаяк?
Последние слова он произнес совсем тихо.
Вот оно и произошло. Влип я по самое некуда. От полковника не отвертишься – это не особисты, которые действовали по принципу "пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что".
Он знает. Он все знает, змей подколодный. Он мое нутро как под микроскопом видит. А что, если я, по своей тупости (но что было делать, моб твою ять!), сорвал какую-нибудь особо секретную операцию армейской разведки?!
От этой, такой простой, как выеденное яйцо, мысли мне едва не стало дурно – ну почему, почему я раньше не догадался?!
Если это так, тогда хана. Не посмотрят ни на мои ордена, ни на преданность общему делу. Думаю, что даже до тюрьмы дело не дойдет – с такой информацией, как у меня, и бессловесную тварь живой никто не рискнет отпустить.
Сдаюсь, полковник. На твою милость сдаюсь.
Я же свой, в доску свой! Ну не допустишь же ты, чтобы с коллеги – а ты ведь наш, бывший диверсант, отметины на шкуре не спрячешь – кожу живьем содрали.
Пощади, братишка!
– Разломал на кусочки и зарыл в разных местах, – отвечаю честно, глядя прямо ему в глаза. – Так бы давно…
Черты его жестокого худощавого лица расслабились, а лицо из желтовато-серого стало несколько бледным, но вполне нормальным по цвету.
– Почему особистам ничего не сказал?
– Как-то не сообразил, что эта информация может быть для них интересной… – осторожно отвечаю я, стараясь не переборщить. – Наверное, ошибался, но с кем не бывает…
– Ошибался. Но теперь поздно что-либо исправлять, – резко пресекает полковник мои весьма прозрачные намеки. – Ты с ними не говорил?
Опять тот же змеиный взгляд, гипнотический и беспощадный.
А вот это уже дудки. Всему есть предел. Признание, что мне известно, для чего бандиты ждали вертолет, у меня не вырвешь и под пыткой. Не такой уж я придурок, как кажусь с виду.
– К сожалению, не успел, – опять делаю честные глаза. – Все произошло настолько быстро, что просто не было времени подумать о чем-либо ином, кроме спасения собственной жизни. В другой обстановке я бы, конечно, оставил кого-нибудь из них для "беседы".
– Возможно, возможно… – роняет он, не отводя взгляда от моего лица. – Жаль…
Чего жаль? Что я не раскололся до конца? Или жаль подписывать мне смертный приговор? – Резонно… – продолжает полковник, видимо отвечая своим мыслям.
Его взгляд смягчается, жгучий, как лед на голое темечко, блеск в глазах постепенно тухнет, и передо мною неожиданно появляется обычный человек, только в погонах – немного уставший от житейской суеты, несколько замкнутый ветеран разведки, каких хоть пруд пруди в штабах армейских спецподразделений, где они досиживают до пенсионного возраста. – Но, однако, ты, капитан, жох. Хитрец…
Он как-то неловко, будто с непривычки, улыбается.
И тут же опять прячется в свою раковину холодного жестокого спокойствия и непроницаемости; без нее в разведке человеку его чина просто нечего делать – сожрут с потрохами и, в лучшем случае, отправят на заслуженный отдых с пенсией, на которую выжить можно, но нормально жить – нельзя.
А в худшем… есть такие места для споткнувшихся на тернистой стезе шпионажа и диверсий, что лучше на ночь глядя не вспоминать… и я мысленно крещусь.
Глядя на произошедшую метаморфозу, я внутренне собираюсь и, ругая себя последними словами за временную потерю бдительности, опять принимаю вид достаточно неглупого, но и не звездосшибающего служаки, лелеющего лишь одну ничтожную мыслишку: как бы где не оступиться, чтобы в конце военной карьеры стать командиром батальона и почить на лаврах.
– И что ты подумал, когда нашел радиомаяк? – спрашивает полковник без особого энтузиазма, будто этот вопрос не представляет никакого интереса.
Как же, так я и поверил. В нем-то и заключается вся соль нашего рандеву. И от того, как я отвечу, зависит не только моя дальнейшая судьба, но и существенное прилагательное к ней – продолжительность жизни.
– Не люблю подставлять кого бы то ни было, – рублю словно по писаному, изображая на лице отчаянную сверхпорядочность.
– Не понял… – удивляется полковник; я радуюсь – удивляется совершенно искренне. – Каким образом?
– Да очень просто, товарищ полковник. – С широкой простецкой улыбкой начинаю торопливо объяснять: – Я так понял, что маячок того… ну, в общем, понятно…
