– Так вот вы какой, Двенадцатый… Как жаль, что вы не в числе наших воспитанников…
Я промолчал. Его слова пробивались в мой мозг словно через слой ваты.
Начальник спецзоны понимающе кивнул и продолжил: – Мне ваше нынешнее состояние знакомо. Еще как знакомо…
Он на мгновение задумался – и сразу постарел лет на десять.
Только теперь мне бросились в глаза и его седые виски, и обожженная левая рука, и узкая беловатая полоска шрама на шее, похоже, от бритвы или очень острого ножа.
– Я затребовал копию вашего дела. – Вилен Максимович мгновенно посуровел, и на меня опять смотрел уверенный в себе, жесткий и непреклонный человек. – Будь вы специалист нашего профиля, вам уже не хватило бы места на груди для всех наград. Жаль…
– Зачем?
Он понял недосказанное.
– Если я скажу, что вы мне интересны, то не погрешу против истины. Да, в вас есть что-то… но будем честны: в данный момент вы всего лишь смертник, убийца, живой мешок для тренировок курсантов – увы, увы! – каких здесь бывало-перебывало предостаточно. Ничего из ряда вон выходящего, за исключением вашего невероятного, если судить по реакции тренера спецзоны, таланта махать кулаками.
– Тогда тем более – зачем?
– Вы и впрямь умный человек, Карасев, а это, согласитесь, не так уж мало. Что мне в общем-то импонирует. Зачем? Все дело в том, что вами интересуются. Нет, не органы правосудия – для них вы уже давно прах. Кто-то из наших верхов. Притом шишка солидная. С чего бы, а, Двенадцатый?
– Вам эти игры лучше знать, – устало ответил я, непроизвольно посмотрев на стеклянный глаз портативной телекамеры. – Отключена.
Подобие самодовольной улыбки на какой-то миг осветило, казалось, навсегда закаменевшие черты его строго очерченного лица.
"Ого, – подумал я, – вот это номер… Если сам начальник спецзоны нарушает предписания, то… что же за всем этим кроется?"
Вилен Максимович, видимо, прочитал на моем лице сумятицу мыслей и опередил мой очередной недоуменный вопрос:
– Я не люблю, когда толстозадые штабные шаркуны лезут своим кувшинным рылом в мой огород. И не позволю им распоряжаться в учебном центре как в собственном сортире. В этой ситуации меня волнует единственный вопрос: каким образом им стало известно, что вы живы и находитесь здесь. Ведь "куклы" – государственный секрет первостепенной важности.
– Кто-то порылся в штабных бумагах…
– Ну уж нет! Я ведь при нашей первой встрече вам говорил, что никто не будет интересоваться покойником. Никаких сопроводительных или чего-нибудь подобного вам не полагалось. Вас вывезли из тюрьмы хоронить. И похоронили с кучей свидетелей во избежание недоразумений впоследствии. Тогда – как?
– Экипаж вертолета и те, кто меня достал из могилы.
– Исключено. Люди настолько проверены и надежны, что я им доверяю больше, чем себе. У них к тому же подписка о неразглашении. Кому бы то ни было. В противном случае – расстрел. Правда… – Он нахмурил брови и задумался.
– Вы что-то вспомнили?
– Не то чтобы вспомнил, но… Странно… – Начальник спецзоны потер виски. – Дело в том, что около месяца назад вертолет разбился и весь экипаж погиб. Такие происшествия, конечно, не что-то из ряда вон выходящее, но в нашем случае наводит на определенные мысли… Ладно, я удалюсь. А вам, Двенадцатый, я бы посоветовал побыстрее оказаться на татами. Только физические упражнения помогут вам выйти из того коллапса, в котором вы сейчас находитесь. Как я говорил ранее, мне приходилось испытывать нечто подобное, и не раз. Однажды я из-за этого был на грани провала. А значит, и тюремного заключения эдак лет на пятнадцать. Это было там… – Он неопределенно махнул рукой. – И очень давно. Как мне кажется…
Он ушел. Оставив меня ошеломленным и недоумевающим.
Что скрывается за такой невероятной откровенностью начальника спецзоны? Уязвленное самолюбие? Забота о сохранности высочайшей степени секретности всего, что происходит в этом специальном учебном заведении? Или нечто иное, глубоко скрытое?
Не мог просто так опытный разведчик-ас прийти и посплетничать со смертником, человеком без имени и будущего. А ведь он даже не предупредил меня, чтобы я никому не распространялся о нашем разговоре… – Что с тобой, Ерш? Мне сказали, что ты валяешься чмурной, как доходяга.
Галах пытался поймать мой вгляд.
– Приболел…
– Ты что, вольтанулся? – ужаснулся Второй. – Не приведи Господь, попадешься в лапы Сучьего Вымени, тогда точно – кранты.
– Успокойся, я уже в форме.
– Фу-у… Нарахал
[49]
ты меня… Тут наш Че на тебя такой зуб заимел… Весь график коту под хвост.
– Я отработаю.
– И то ладно. – Галах потрепал меня по плечу. – Нам тут без тебя тягомотина, спасу нет. Кадеты
[50]
оборзели, гвоздят нас, как бобиков. Позавчера пахана еле отходили. Ему попался такой здоровый амбал, что Че не знал, куда заломить рога.
[51]
Да ты с этим кадетом уже бодался. У вас ничья вышла. Помнишь?
Еще бы. Конечно помню. Действительно, парень мощный и с техникой в ладах. Че до него дотянуться все равно что дураку до неба. Этот курсант – настоящий профи. Пожалуй, он будет посильней рыжего с предыдущего выпуска.
Но меня в нем поразило несколько иное. Взгляд.
В зеленых глазах курсанта я неожиданно для себя прочел сочувствие и уважение. Я не нашел в них обычной злобы остальных моих противников, для которых я считался самым злейшим врагом на момент схватки.
Я не был на курсантов в обиде – их так учили. В боевой обстановке нет места сантиментам. Враг должен быть уничтожен. Быстро и безжалостно. А на татами для курсантов врагом номер один являлась "кукла"…
– Двенадцатый, в санчасть!
Зычный оклик кого-то из внутренней охраны тюрьмы заставил меня вздрогнуть.
– А это еще зачем? – спросил я вполголоса сам себя.
Но Второй все-таки услышал.
– Прививки. Тут за нашим здоровьем следят почище, чем в санатории. Мы вчера уже получили по втыку в заднее место.
– Слышь, ты, экспонат! – Че был злой как бык, которому показали красную тряпку. – Ему через час нужно быть на татами. А то он уже все бока пролежал. Вот после боя пусть его и ширяют.
– Сейчас и немедленно. – Охранник был неприступен. – Идем.
– Вот змеи подколодные! – матернулся Че. – Так что, мне опять график тасовать?!
– Не нужно. Через полчаса Двенадцатый будет в спортзале. И больше не груби, Десятый. Иначе в следующий раз загремишь дней на десять в карцер.
