– Валяй, – буркнул под нос мой собеседник. – Как я тебе уже говорил, между нами не должно быть недомолвок.
– Как вы узнали?
– Чего проще… С твоими способностями в стрельбе с любых положений ты ну никак не мог потратить на Абдулкерима три патрона. Это же надо: ранение в грудь, ногу и, для полноты картины, примочка в лоб. Притом с близкого расстояния. Да так паршиво не стреляет даже новичок в нашем деле. Что и подтвердилось, когда мы исследовали остальных… м-да… убиенных… черт тебя дери…
– Познакомься с вами раньше, я бы с огромным удовольствием подставил свою грудь под пули ваших, скажем так, несколько странных знакомых, – вызывающе брякнул я и тяпнул налитый до половины стакан, чтобы усмирить разгоравшийся гнев.
– Но-но-но, не зарывайся, капитан! – Кончак глядел на меня, как та гюрза, которую я оприходовал в пустыне. – Мы с тобой на брудершафт еще не пили.
– Виноват, товарищ полковник.
– Ладно тебе… Полковник, товарищ… У меня есть имя-отчество – Виктор Егорович. Здесь не штаб, а мы с тобой не перед строем.
– Усек, това… Извините – Виктор Егорович.
– Вот так оно лучше… Максим. Плесни, – подставил он свой стакан. – Выпьем за успешное окончание курсов.
– Так ведь мне еще почти два месяца…
– Дальше тебя учить – только портить. Ты мне нужен. Завтра после обеда я пришлю вертолет. С начальником спецзоны вопрос уже решен, и документы на тебя оформлены. У человека, который прибудет за тобой, пароль: "Вам привет от Егорова". Отзыв – "Спасибо. Он так и не женился?" Это на всякий пожарный случай…
Понятно: чтобы не было подставки. Народ в ГРУ шустрый и ушлый, друг друга пасут денно и нощно. Сорную траву – с поля вон. Девиз еще чекистский, дедовский, но наша армия и тайные службы уважают и блюдут традиции.
А уж что касается компры – компрометирующих материалов, – то если вцепятся, откопают самое сокровенное, о чем самому себе не признавался даже в мыслях.
Наш пикник постепенно превращается в примитивную пьянку. Или расслабуху. Мы больше не выясняем наших отношений – зачем? Все и так понятно. По крайней мере – для Кончака.
А мне известно только одно – с этого дня я в полной зависимости от полковника. Теперь моя жизнь будет стоить ровно столько, сколько бросит костяшек на своих счетах Кончак. Я буду рабом, но привилегированным и хорошо оплачиваемым.
Не продешеви, Волкодав!
Налей, Виктор Егорыч, налей мне еще стаканчик. Да и пропади оно все пропадом! Закусить?
Что ты, шеф, я закусываю только после первой рюмки. Или после первого стакана.
А остальные идут налегке, без сопровождения, разве что под запах ржаной горбушки. Зачем тушить огонь, выжигающий и так опустошенную душу и никому не нужные мозги?
Налей, Виктор Егорыч, налей…
Киллер
Сияние. Неземное, голубовато-хрустальное, растворившее в себе все и вся. Его источник где-то рядом и в то же время далеко. Временами мне кажется, что я могу потрогать сверкающий эфир.
Я тянусь к нему, но руки схватывают пустоту и бессильно падают… куда? Не знаю; на что-то пушистомягкое и прохладное, как весенняя тучка.
Где я? Что со мной? Эти вопросы появляются в моей голове… Интересно, а есть ли у меня голова?.. И ускользают, унесенные голубым ветром.
Я закрываю глаза, однако сияние не исчезает, а даже усиливается, но теперь в нем появляются цветные всплески, похожие на звездопад или, что точнее, на фейерверк. Красиво. Я пытаюсь проследить, куда падают брызжущие искрами частицы, – и вместе с ними погружаюсь в чернильную тьму…
Я открываю глаза. Надо мною высокий потолок в вычурной лепнине и странной формы светильники, похожие на аккуратно вырезанные из оконного стекла морозные узоры. Из них льется мягкий, с голубизной свет, хотя за узкими стрельчатыми окнами уже рассвело; или вечереет?
– Проснулись? Вот и отлично…
Улыбчивое лицо, обрамленное русой бородкой. И голубые глаза. Такие бывают только у наивных, недалеких дурочек.
Ему лет сорок. Белый халат и стетоскоп в нагрудном кармане. Врач?
Он оборачивается и щелкает пальцами. Теперь его лицо совсем не похоже на лик херувима; глаза налились серым свинцом, в мягком, бархатном голосе зазвенела сталь:
– Обед! Да побыстрее, копуши!
В комнату входит девушка с подносом. На нем судочки, апельсиновый сок в высоком хрустальном стакане.
Девушка неземной красоты, таких мне приходилось видеть только на обложках журналов мод.
– Подкрепитесь. Вам это сейчас в самый раз…
Голос русобородого Айболита журчит, как ручей. Волк в овечьей шкуре…
Они уходят. С улыбками, будто я самый дорогой гость.
Только теперь ощущаю, как сильно проголодался. Голова пуста, мысли беспорядочны, а потому я и не пытаюсь что-либо понять, а тем более – осознать очередную метаморфозу, которые сыплются на меня словно из рога изобилия.
Ем. Все вкусное, изысканное и сытное. Такое впечатление, что нахожусь в отдельном кабинете одного из лучших московских ресторанов.
Пока утоляю зверский голод, свет гаснет и в окно украдкой проскальзывает первый солнечный луч. Значит, все-таки утро.
Прихватив стакан с соком, подхожу к окну. И едва не роняю его на пол, застеленный коврами, – передо мной распахнутая перспектива сказочно красивого сада или парка, сразу трудно сообразить.
Легкий ветерок ласково шевелит кроны деревьев, на ровно подстриженных газонах вспыхивают мириады росинок, фонтан с бронзовой фигурой обнаженной купальщицы сплетает свои струи в прозрачные искристые кружева, ежесекундно меняющие узоры… благодать… райские кущи…
НЕУЖЕЛИ Я УЖЕ ТАМ!?
От этого озарения мне едва не стало дурно. Чтобы не свалиться на пол, я как-то доковылял до кровати и рухнул на нее, все еще сжимая в руках полупустой стакан. Упал и рассмеялся.
Дурачок, ах какой дурачок… Таким, как ты, рай заказан. Ждет тебя нечто иное, и вовсе не при солнечном свете. А может это полустанок, так сказать, промежуточная станция, чистилище?
Мои бредовые размышления прерывает бородатый херувимчик:
– Все в норме? Идти сможете? Обопритесь на меня… Ничего-ничего, я крепкий.
Да уж. Несмотря на хрупкую внешность, под халатом я ощущаю стальные, тренированные мышцы и ремни кобуры, присобаченной слева, под мышкой. Не думаю, что и в потустороннем мире пользуются подобными изобретениями злого человеческого гения…
Коридор похож на гостиничный, но с претензиями – весь в дорогих коврах, широкий, с нишами, в которых притаились бюсты (мраморные!) древних мыслителей и еще бог знает кого.
Стены до половины обшиты дубовыми панелями, а потолок в такой же лепнине, что и в моей келье. Люстры – сплошной хрусталь; по-моему, его даже чересчур много; бесконечное сияние и трепетные блики.
