А нам больше и не нужно.
Когда я изложил свой план толстяку, он засиял.
– О аллах… – вознес он пухлые длани к потолку. – Ты услышал мои молитвы…
– Поторопите людей, ваше степенство, – достаточно бесцеремонно оборвал я этот приступ благочестия. – Этот ваш Низамеддин не будет ждать, пока мы тут управимся с намазом. – Гяур
[74]
… – с презрением посмотрел в мою сторону Хайруллах-бей.
Но, тем не менее, соответствующее распоряжение отдал.
Вскоре наша достаточно просторная комната стала напоминать невольничий рынок времен Османской империи: телохранители толстяка согнали сюда всех, кого только можно было сыскать в этом высококлассном борделе.
Шлюхи самых разнообразных мастей и расцветок, габаритов и роста, большей частью полураздетые и навеселе, устроили такой галдеж, что Хайруллах-бею пришлось возвысить свой голос до ишачьего рева.
И только когда весь этот сброд наконец уразумел, кто их собрал, в комнате воцарилась мертвая тишина.
Разъяснение причин такого неординарного события заняло не больше минуты. Главное, что поняли собравшиеся: если кто-то не выполнит просьбу-приказ Хайруллах-бея, то лучше бы ему спрятаться на дне морском…
Когда мы закончили свои приготовления, чей-то гнусавый голос снаружи дома окликнул толстяка:
– Эй, Хайруллах-бей! Зачем ты запер двери этого благословенного заведения для невинных мужских утех? Или мы с тобой уже не друзья?
Толстяк осторожно приоткрыл форточку и прокричал в ответ:
– Низамеддин, видит аллах, я всегда рад встрече с тобой! Но сегодня у меня появились кое-какие проблемы, которые нужно решать только в узком кругу близких и родственников.
– Я уважаю законы гостеприимства и желаю тебе удачи в разрешении этих проблем. У меня есть только одна просьба – мне нужен тот высокий светловолосый гяур, что вошел через черный ход. Отдай его мне, и наша дружба станет крепче клинка из дамасской стали.
"Надо отдать должное, – подумал я с досадой, – у этого Низамеддина служба наблюдения поставлена очень даже неплохо".
Мне сразу пришла на ум старая нищенка в замызганной парандже,
[75]
сидевшая в переулке, где находился черный ход.
Но тогда напрашивается следующий вопрос: из каких источников Низамеддину стало известно о нашей встрече в этом борделе?
Что я тут же и высказал вслух злому, как взбесившийся тигр, Харуллах-бею.
В ответ он только заскрипел зубами и провел большим пальцем на своей шее короткую выразительную черту.
Уточнять, что значит этот жест, я не стал. Если нам удастся выбраться отсюда подобру-поздорову, коекому из окружения толстяка я бы не позавидовал… – Извини, Низамеддин, но этот человек – мой приятель. Он находится под моей защитой. В елейном голосе толстяка неожиданно зазвенел металл.
– Очень жаль, дорогой Хайруллах-бей, что мы не договорились. Тогда мне придется войти в дом без приглашения и забрать то, на что я имею виды.
– Это будет самой большой твоей ошибкой, Низамеддин, – угрюмо ответил ему толстяк таким тоном, что стоявшие неподалеку Неджиб и Расим испуганно втянули головы в плечи.
– Все, разговор закончен, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Пора…
Я оглядел собравшихся – и едва не заржал как племенной жеребец.
И я, и телохранители Хайруллах-бея, и сам он были одеты в фередже
[76]
и яшмак.
[77]
Ну ни дать, ни взять "голубые" из подворотни в восточном варианте.
Мы собрались у парадной двери, готовые по команде выскочить на улицу, чтобы завладеть "кадиллаком" Хайруллах-бея.
Его машина была бронирована, потому люди Низамеддина не смогли выковырять из кабины водителя, заблокировавшего дверцы и готового стойко ждать хозяина до новых веников. Он мог преспокойно смыться, однако трепет перед толстяком оказался сильнее страха смерти.
Впереди нас волновался собранный Хайруллах-беем сводный отряд проституток и пяти сластолюбцев, решивших развлечься по дешевке – до шести вечера цены в "гареме" были гораздо ниже, нежели после ужина.
Естественно, им не сообщили, что на улице они могут нарваться на пулю. Иногда лишние знания обременяют человека…
– Открывай! – рявкнул толстяк на старую каргу.
Похоже, только она одна догадывалась, зачем собрали ее "девочек", и горестные слезы старушенции кропили морщинистые щеки уже добрых полчаса.
Не думаю, что она жалела их. Просто старая ведьма быстренько подсчитала возможные убытки и от этого впала в состояние прострации, слабо реагируя на окружающих.
Но приказ толстяка она все-таки расслышала.
Звякнул кованый засов, затем брякнули крючки, распахнулись обе половинки парадных дверей, и толпа женщин, вопя на разные голоса, в мгновение ока смяла и разметала в стороны растерявшихся боевиков Низамеддина.
Пока они приходили в себя, мы подбежали к лимузину и, сняв яшмак, стали стучать в стекла кабины.
При виде переодетого женщиной Хайруллах-бея водитель едва не проглотил язык. Он только мычал чтото и растерянно тыкал пальцем в прилипшую к стеклу маску старой шалавы, которая была похожа на лицо его господина.
– Открывай, сын греха, а не то я тебе голову оторву! – наконец взревел тяжело дышавший толстяк.
Он заметил, что улица опустела, и боевики стали собираться в кучки, все еще не в состоянии осмыслить произошедшее.
Однако этот ступор не мог продолжаться чересчур долго, и нам нужно было быстрее укрыться за броней "кадиллака".
В конце концов водитель признал Хайруллах-бея, и заветные дверцы мягко щелкнули своими отменными замками. Он попытался оправдываться, но толстяк молча отвесил ему затрещину, и водитель погнал машину сломя голову.
За толстенным стеклом мелькнула физиономия недобитого итальянского мафиози, и я едва удержался от искушения опустить стекло и вогнать ему пулю прямо между глаз.
Уж очень удобной оказалась рукоять "беретты"…
Киллер
Мой новый шеф в этот прозрачный вечер был похож на индюка: то кичился, гордо выпячивая грудь, своими заслугами в деле ликвидации конкурента, то топорщил перья и облаивал меня за мое самоуправство. -…Порядок есть порядок! – закончил он длинную тираду.
И одним махом осушил вместительный бокал с какой-то южно-американской пакостью.
