– Все не так мрачно, как вам кажется. Вашему сыну "волчий билет" не грозит. Уж об этом я позабочусь. Я поговорю с директором двадцать седьмой школы – это недалеко от центра. Уверен, он согласиться на перевод. Только…
Он на мгновение запнулся.
– Только Андрею придется недели две-три посидеть дома – пока не улягутся страсти.
– Да, он посидит…
Мать слабо кивнула и словно сомнамбула продолжила свой путь.
Андрей, все так же не поднимая головы, последовал за нею. Он даже не подумал сказать директору "до свидания".
С этого дня директор стал для него пустым местом, человеком-невидимкой. Нет, у Андрея не было ненависти к этому человеку. Просто директор превратился в частичку той пустоты, которая царила в душе юноши.
Андрей понимал, почему мать так настойчиво упрашивала директора не выгонять его из Первой городской.
Дело в том, что практически все выпускники школы поступали в вузы. Одни за большие деньги – те, что хотели стать медиками или юристами, другие, избравшие специальность поплоше (то есть, менее денежные), – по обычной схеме, почти бесплатно.
Поговаривали, что было какое-то распоряжение свыше. Чтобы поддерживать авторитет Первой городской на должном уровне.
"Плевать! – ожесточаясь, думал Андрей, шагая вслед за матерью. – Подумаешь – Первая престижная…
Выгнали – и ладно. Не примут в другую школу, пойду работать. А там армия… Я не один такой. Как-нибудь проживем. Но эти козлы, – вспомнил он про Самсона и Ямполя, – свое получат. И теперь уже по полной программе. Клянусь!" Из неведомых глубин его подсознания снова всплыло что-то темное, страшное, с множеством длинных, жалящих мозг щупальцев.
Андрей невольно содрогнулся, тряхнул головой, избавляясь от очередного наваждения, и, догнав мать, взял ее под руку.
Она даже не взглянула на него, шла, механически переставляя ноги.
Ему показалось, что рядом идет деревянный истукан…
Двадцать седьмая школа, конечно же, не шла ни в какое сравнение с Первой городской.
Она была просторной, и когда-то даже красивой, но годы ее состарили и накинули на давно некрашеные стены ветхую накидку из многочисленных трещин. Выщербленные ступени, не раз и не два чиненые двери, деревянные полы, больше похожие на мостки, которые прокладывают по топким местам, парты, державшиеся на честном слове, бассейн, который не наполнялся водой добрый десяток лет…
Безрадостную картину обнищания народного образования дополняло нарисованное на стене вестибюля в доперестроечный период огромное панно, изображающее счастливое детство, – красные флаги, веселые пионеры с горнами и барабанами, и строгая учительница с книгой в руках, бодро ведущая детвору в безоблачное будущее.
Андрея школьный антураж интересовал поскольку постольку. Ему пришлось отсиживаться дома больше месяца, и теперь нужно было наверстывать упущенное. Правда, в своем добровольном заточении он пытался работать с учебниками, но толку от этого было мало.
Юноша потерял интерес к учебе. Если раньше он смотрел на порядки в Первой городской как бы со стороны, с присущими молодости безразличием и здоровым эгоцентризмом, то случай в спортзале неожиданно высветил совершенно в ином свете его место в обществе.
Он пока не мог объяснить себе, почему стал ненавидеть лютой ненавистью людей богатых, обеспеченных, и тех, кому все позволено благодаря служебному положению.
До сих пор ему казалось, что он обязательно пробьется к высотам, позволяющим жить на широкую ногу.
Андрей мечтал, что однажды он подгонит к подъезду шикарную импортную машину, посадит в нее мать и отвезет в самый дорогой магазин, чтобы она купила себе обновки.
А затем они поедут в лучший ресторан и поужинают в отдельном кабинете при свечах. И чтобы на столе был букет из алых роз.
Он даже составил меню ужина, в котором обязательно должен присутствовать лангуст, сваренный в белом сухом вине.
Дальше этого мечты Андрея не простирались. Наверное, сказывалась его рациональная натура. Сам того не осознавая, он был прагматиком до мозга костей.
Вернее, становился им – все-таки молодость в какой-то мере смягчала, нивелировала непростой, скрытный характер юноши. Он еще был способен на необдуманные поступки и нередко повиновался не холодному, трезвому рассудку, а велению сердца.
Его новый класс по составу был похож на лоскутное одеяло.
Если в Первой городской в основном занимались дети далеко не бедных родителей, то в двадцать седьмой школе кого только не было. Пестрый состав ее учеников напоминал молодое вино в бродильном чане: бурлил, колобродил, пенился и выплескивался наружу; нередко случалось, что за год какой-нибудь класс обновлялся на треть.
Одиннадцатый "Б", куда определили Андрея, не был исключением из общей ситуации. Поэтому, крепкие дружеские связи, которыми отличаются старшеклассники, здесь были слабыми, традиции практически отсутствовали, а отношения между учениками быстро меняли полярность: от панибратства до откровенной вражды.
Но в основном старшеклассники были заняты личными проблемами. Девизом одиннадцатого "Б" могло стать выражение: "Живи, как хочешь, сам и не мешай жить другому".
В новом для Андрея коллективе эгоизм был возведен в ранг религии. Что для юноши было спасительной отдушиной – никто не лез к нему с расспросами, не набивался в приятели и не учил жить по новым правилам.
Он был предоставлен самому себе, а потому, не мудрствуя лукаво, сразу же забрался на "камчатку" – сел за последнюю парту.
Небольшие проблемы начались спустя две недели. Все это время к нему незаметно присматривались, оценивали: девушки – со своей колокольни, а парни – со своей.
На одной их перемен к нему подошел цыган, которого кликали Маноло, и доверительно спросил:
– Курнуть хочешь?
Андрей сразу понял, что подразумевалось под словом "курнуть".
– Нет, – ответил он, спокойно выдержав взгляд жгуче-черных глаз Маноло.
– За бесплатно. Я угощаю.
– Спасибо, я не курю.
– Может, "шырка" или "колеса" нужны? Так это мы мигом…
– Извини, брат, – жестко сказал Андрей, – но я наркотой не балуюсь.
– Все, все, я сваливаю.
Маноло показал в ослепительной улыбке все свои зубы.
– Будем считать, что я тебе ничего не говорил, а ты – не слышал.
– Заметано, – согласился Андрей.
Что-то насвистывая и поигрывая брелоком с ключами от подержанного "Фольксвагена", Маноло вышел из класса. Андрей не без зависти посмотрел ему вслед. Да, умеют жить некоторые…
Этот парень был удивительным цыганом.
Мало того, что Маноло фактически уже получил среднее образование (до выпуска осталось всего ничего), что среди цыган было большой редкостью, так он еще и учился весьма неплохо. И при этом ухитрялся прилично зарабатывать.
