– Зачем была нужна дорога в глуши, да еще вымощенная камнем? Хватило бы обычной тропы. И расходы гораздо меньше, и не так наглядно.
– Должен тебе сказать, что в молодости езда верхом на лошади – удовольствие, а в преклонные годы – сплошные мучения. Когда у тебя подагра или радикулит, сидеть в седле – пытка.
– Значит, сюда приезжали не только рядовые члены секты… – задумчиво сказал Глеб.
– Понятное дело. А чтобы дорогой не пользовалось малочисленное местное население, ее заколдовали.
– Батя, не чуди. – Глеб скептически ухмыльнулся. – Все это сказочки для простодушных, суеверия. Не забывай, что на дворе двадцать первый век.
– Я это помню. «Колдовство» заключалось в том, что любой ступивший на дорогу к месту шабаша сатанистов назад никогда не возвращался. Как это достигалось, надеюсь, тебе понятно.
– Конечно, – подтвердил Глеб. – В лесах возле дороги стояли секретные посты и всем любопытствующим делали секир башка. Так появилась легенда о нечистой силе, которая водится в районе Трех Могил. Поэтому народ боялся сюда даже нос сунуть.
– Верно.
– Однако, это не объясняет исчезновения многих наших коллег по ремеслу и экспедиции Академии наук уже в наше время. Если первых никто и не думал искать, то на поиск пропавших ученых были брошены даже военные. И ничего, ни единого следочка. Как это понимать?
– Не знаю, Глеб, не знаю…
Отец нахмурился.
– Я человек не суеверный, сынок, тебе это известно, но все равно нужно ухо держать востро. Если что-то пойдет не так, смотаем удочки как можно быстрее…
Глеб допил чай, с сожалением отставил в сторону пустую кружку, потянулся и посмотрел на звездное небо.
«Все, на сегодня баста. Никаких воспоминаний. Иначе не усну до утра. Пора на боковую», – подумал он и сказал об этом отцу.
Николай Данилович в этот момент заканчивал мыть посуду – сегодня была его очередь дежурить по кухне.
– Пора, – подтвердил и отец, с трудом сдерживая зевоту. – Настраивай свою «паутину».
Паутиной они называли систему растяжек, наподобие той, что применялась во время боевых действий в Чечне. Только вместо гранат Глеб подвесил колокольчики.
«Паутина», на которую пошло больше пятисот метров тонкой, но прочной лески, и полсотни колокольчиков окружала место, где стояла палатка. Поэтому незаметно подобраться к ним во время сна могли разве что комары. Но для них кладоискатели припасли специальную жидкость собственного изготовления. Стоило побрызгать вход в палатку, и кровососущие твари облетали ее десятой дорогой.
Когда над Тремя Могилами появился месяц, отец и сын уже спали. На холме царила удивительная тишина, которую не нарушали даже порывы ветра. Казалось, что воздушные струи обтекали возвышенность с двух сторон, словно она была кораблем-призраком, «Летучим Голландцем», и держала курс, воспарив над землей, на безграничный космический океан.
Отступление 1. КРЕСТ И РОЗА
Патер Алоизий от неожиданности вздрогнул, когда перед ним выросла длинная тощая фигура нового послушника, брата Бенедикта, обладающего неестественно большим ястребиным носом. Он появился в монастыре полгода назад, и имел дурную привычку материализоваться из воздуха и растворяться прямо на глазах.
В принципе, ничего странного в этом не было. В коридорах и кельях монастыря царил вечный полумрак, а поэтому дальше трех-пяти метров взгляд не доставал. Кроме того, патер Алоизий страдал близорукостью. Но брат Бенедикт все равно был исключительным случаем. Он ходил так тихо, что даже воздух не шевелился. Казалось, что он пушинка, лавирующая между воздушными потоками.
На самом деле это было не так. Брат Бенедикт, несмотря на худобу, имел немалый вес, был жилист и очень силен. Когда монах рубил дрова, то создавалось впечатление, что он делает это ради развлечения. Тяжелый топор-колун в его руках казался игрушечным. Брат Бенедикт никогда не уставал, ни на что не жаловался, был угрюм, малообщителен и неразговорчив. Иногда патер Алоизий грешным делом думал, что брат Бенедикт совсем недавно сменил рыцарский плащ и шпоры на сутану и четки.
Но поинтересоваться у приора
[11]
прошлым новичка он не решался. Преподобный очень не любил чересчур любопытных. Несколько таких нарушителей монастырского устава, выполняя послух, роют подземные галереи вместе с пленными схизматами
[12]
.
– У нас гости, – смиренно склонившись перед своим начальником, доложил монах.
Сегодня брату Бенедикту по очереди выпало быть привратником.
– Кто? – удивился и обеспокоился патер Алоизий.
Монастырь стоял в лесной глуши вдали от цивилизованного мира, и любые посторонние люди могли оказаться врагами веры. Поэтому он напоминал хорошо укрепленный замок, окруженный глубоким рвом, наполненным водой, с перекидным мостом и тяжелыми дубовыми воротами, окованными железом, которые трудно было проломить даже тараном. Брат Бенедикт молча протянул патеру крохотный деревянный ящичек-пенал. Он был запечатан красным воском. Оттиск перстня на воске показался патеру на первый взгляд незнакомым.
– Подожди за дверью, – приказал патер монаху.
Ему очень не понравился цепкий, острый взгляд брата Бенедикта, когда Алоизий начал открывать пенал. Монах вышел, и патер, наконец, справился с выдвижной крышкой пенала, служившего футляром для средневековой «визитки». Внутри ящичка лежал массивный серебряный перстень с чернью. К нему было припаяно миниатюрное изображение креста из четырех роз, отлитое из золота. Патер Алоизий почувствовал, как его мгновенно прошиб пот. Он благоговейно взял перстень, поцеловал его и спрятал в рукав сутаны. Там у него были пришиты маленькие карманчики, в которых хранилась всякая всячина.
– Брат Бенедикт! – позвал он своего подчиненного. – Впусти.
– Слушаюсь…
Монах бросил быстрый взгляд исподлобья на взволнованного патера и бесплотной тенью выскользнул из кельи. Спустя некоторое время раздался топот сапог, и в келью патера вошли двое мужчин. Один из них, повыше, явно был рыцарем. Его загорелое волевое лицо, выдубленное солнцем и ветрами, обезображивал шрам с левой стороны, который тянулся от скулы до подбородка. Светлые глаза рыцаря – то ли серые, то ли голубые – глядела на патера, не мигая; от них тянуло поздними весенними заморозками.
Рыцарь был одет просто, по-походному: суконный плащ коричневого цвета, кожаные штаны, синий бархатный камзол, на голове мисюрка-прилбица
[13]
, из-под которой выбивались длинные, тронутые сединой, черные волосы. У широкого пояса, окованного металлическими пластинами, висел длинный меч. Его по-юношески проворный товарищ свободно мог сойти за оруженосца. Но высокий лоб с залысинами, ранние морщины, свидетельствующие о напряженном умственном труде, одухотворенное лицо мыслителя и ученого, а также руки в пятнах от химикалий выдавали в нем алхимика; уж в этом вопросе патер Алоизий знал толк.
