Мы, ошеломленные, молча сидели за столом, а герцогиня поворачивалась вправо и влево, с какой-то странной, жуткой, непонятной мне гордостью демонстрируя всем следы побоев. Конечно, будь жив ее отец, герцог Бекингем, Норфолк не осмелился бы поднять руку на жену, унижать ее. Мы все понимали это.
Маленькая Мэри Говард уставилась в тарелку, и я невольно задалась вопросом, что она думает о своем отце.
— Сестра, успокойся, — взмолился мой кузен Генри. Самым главным для Генри и Урсулы была репутация семьи, они всегда старались тщательно скрывать любые дрязги.
И тут впервые за все время обеда открыла рот моя мать: по-английски она говорила с сильным испанским акцентом.
— Герцогиня, мы благодарны вам за то, что вы помогли Джоанне получить место при дворе.
Все взгляды устремились на меня, и я неловко заерзала на стуле.
Элизабет кивнула.
— Несмотря ни на что, королева все еще любит вас, — сказала она моей матери, которая радостно улыбнулась, услышав это.
Когда моей маме было всего четырнадцать — меньше, чем мне, тогдашней, — она покинула свою родину в качестве фрейлины Екатерины Арагонской. Та должна была выйти замуж за принца Артура Английского и стать впоследствии королевой его островного государства. Екатерина обвенчалась с Артуром, но тот вскоре умер, и тогда она сделалась женой его брата, принца Генриха, а потом — и королевой. Моя мать Изабелла преданно служила ей все это время, а через шесть месяцев после коронации вышла замуж за дальнего родственника короля, моего отца, сэра Ричарда Стаффорда, красавца и одного из лучших поединщиков страны. Еще один брак, суливший большие надежды, которые, увы, не оправдались.
Через два года родилась я. Меня отвезли в Стаффордский замок и отдали на попечение гувернанток и горничных. Место моей матери было при королеве, и я видела ее всего несколько раз в год. Это было тогда в порядке вещей.
Потом, когда мне исполнилось десять лет, герцога Бекингема арестовали и обезглавили, объявив изменником. С тех пор наша жизнь коренным образом изменилась. Теперь Стаффордов больше не хотели видеть при дворе. Одного из моих дядюшек заключили в тюрьму вместе с Бекингемом, но впоследствии выпустили. Моим родителям никогда не предъявляли никаких обвинений, но и они попали в опалу. Маме пришлось уехать из столицы и оставить службу у королевы, которая была для нее смыслом жизни. Денег на гувернанток у нас больше не было, а потому мама сама занялась моим воспитанием. Моя красавица-мать, прежде такая далекая и недоступная, теперь была постоянно рядом — подчеркнуто несчастная… и волей-неволей посвящавшая себя почти исключительно заботам о дочери.
Элизабет сморщила нос над тарелкой.
— Эта оленина неплоха, но разве нам не подадут рыбное блюдо? — недовольным тоном спросила она.
Мы, живущие в Стаффордском замке, вздрогнули. Мой отец целыми днями охотился, чтобы у нас всегда была свежая дичь. Его, в отличие от матери, сельская жизнь вовсе не угнетала: он проявлял горячий интерес к хозяйству. Чем больше времени отец проводил вне замка, тем реже видел супругу, которая вечно ворчала. От бесконечных жалоб мамы мы оба чувствовали себя несчастными.
— Это тебе не замок Арундел,
[9]
сестра, — мрачно изрек кузен Генри.
Элизабет вздохнула и повернулась к моей матери:
— Надеюсь, вы хорошо подготовили Джоанну. Нравы при дворе теперь более свободные, чем в ваше время. Я не имею в виду окружение королевы, она просто святая, но…
Отец, сидевший рядом со мной, обнял меня за плечи и прижал к себе.
— Джоанна — лучшая девочка на свете, — твердо сказал он. — В ее добродетельности не может быть никаких сомнений.
Щеки у меня вспыхнули. Трудно было себе представить более неприятную беседу за обедом. Маргарет по другую сторону стола сочувственно мне улыбнулась.
Чарльз Говард со смехом проговорил:
— Королеве нужно опасаться не распущенных дам, а совсем иного — это всем известно.
Элизабет кинула на деверя предостерегающий взгляд, и тот замолчал. Смысл его слов был мне совершенно непонятен.
Я с нетерпением ждала вечера, когда Маргарет придет ко мне в комнату и можно будет порасспрашивать ее о женихе. Когда мы наконец оказались одни, я поинтересовалась, правда ли, что она едва знает человека, за которого выходит замуж.
— Да, мы с ним говорили всего один только раз, — ответила кузина. — Но он постоянно пялится на меня. И мне почему-то делается не по себе. — На переносице у Маргарет появилась морщинка, и она поспешила сменить тему: — Расскажи лучше, Джоанна, как тебя готовят к службе у королевы. Скоро ты станешь фрейлиной?
— Моя мать вот уже несколько лет лишь об этом и говорит. Чему только она меня не обучает: рукоделие, танцы, музыка, искусство правильно одеваться, хорошие манеры, четыре иностранных языка. Я должна быть ну просто идеальной: мама говорит, что от этого зависит мое будущее. — В желудке у меня возник неприятный холодок.
Маргарет сбросила одеяло и решительно заявила:
— Меня не волнуют правила, я зажгу огонь. А потом, Джоанна, мы причешем друг дружку.
С помощью свечки Маргарет подожгла старую растопку в камине и десять минут спустя сидела возле огня, а я расчесывала ее рыжевато-золотистые волосы — длинные, до талии. Я знала, что такие минуты счастья выпадают моей подружке нечасто: ведь она теперь с утра до ночи была занята тем, что прислуживала Элизабет.
— Твой отец так любит тебя, — тихо сказала она.
— Да, — согласилась я.
— А мне так не хватает папы, — вздохнула кузина.
Я отчаянно пыталась придумать, как утешить ее, но мне ничего не приходило в голову. Плохо быть сиротой. Мать Маргарет, бывшая служанкой в одном из замков герцога, давно умерла.
Она тихо проговорила:
— Я думаю, будь мой отец жив, он позволил бы мне принести обет.
— Ты и правда этого хочешь? — Сама я никогда не думала о том, чтобы уйти в монастырь. Мы с Маргарет были религиозны, чем отличались от прочей родни. Но стать монахиней?! Лично мне они представлялись какими-то таинственными, печальными существами, которым неизбежно сопутствуют скандалы. Много лет назад муж сослал одну из наших тетушек — с одобрения герцога Бекингема — в монастырь. Это произошло после какого-то громкого скандала при дворе: ходили даже слухи, что она якобы флиртовала с королем.
Маргарет взяла мои руки в свои и страстно заговорила:
— Прошлой весной я ездила вместе с сестрой в Дарем, в паломничество. — Я вспомнила, как мама, услышав про это путешествие, сказала, что герцог жестоко бил жену и она сбежала из их лондонского дома, чтобы поклониться мощам святого Кутберта, найти облегчение, забыть о своих несчастьях. — О Джоанна, какая это величественная святыня! Наверняка она и на тебя бы произвела сильное впечатление. Но хотя Элизабет — одна из знатнейших дам королевства, нам не позволили близко подойти к мощам, потому что мы — женщины. Это огорчило мою сестру. И вот на следующей неделе герцогиня Норфолк получила разрешение посетить находящийся поблизости небольшой монастырь и встретиться с его настоятельницей. Мы приехали к ним на Страстной неделе, Джоанна, в Великую пятницу. Подползли на коленях вместе с монахинями к кресту, и это было… так прекрасно. Так волнующе. Находиться среди женщин, которые преданы Христу и добры друг к другу. Их лица светились радостью, они выглядели такими умиротворенными, исполняя предписания Господни. И знаешь, некоторые сестры очень образованные. Они любят читать не меньше твоего, изучают латынь, священные манускрипты. О, как бы я хотела стать одной из них, спастись от всех искушений…
