Я стояла, уставившись в пол. Все мое тело болело, словно у побитой собаки.
— Сестра Агата, отведите ее. Пусть переоденется в хабит, прежде чем войдет в спальню.
— Да, настоятельница, — покорно сказала сестра Агата.
Лицо мое горело. Я последовала за сестрой Агатой по коридору. Мне хотелось скрыться от нее, убежать прочь из Дартфордского монастыря. Я не могла смотреть в лицо монахиням и послушницам. Невыносимо было здесь оставаться под таким гнетом ненависти. Я предпочла бы побираться на дороге.
Мы дошли до кладовки, и сестра Агата выдала мне послушнический хабит. Я надела его, снова ощутив на теле грубую ткань. Как давно это было… И вот наконец на мне опять белое одеяние и коричневый пояс доминиканской послушницы.
Но я чувствовала себя такой недостойной, что закрыла лицо руками.
Сестра Агата неловко погладила меня по плечу:
— Для вас это, вероятно, было потрясением — смерть настоятельницы Элизабет? Ведь вы были близки с ней, правда?
Я кивнула, донельзя благодарная за эти слова сочувствия.
— Я рада, что вы вернулись к нам живой и невредимой, — сказала она.
В горле у меня запершило.
— Боюсь, настоятельница Джоан не слишком довольна моим возвращением.
— Наша новая настоятельница — женщина весьма решительная. Но иначе нельзя: она принимает на себя новые обязанности в трудные времена, — ответила сестра Агата. — И неизвестно, как себя вести: у нее ведь даже нет напутственного письма настоятельницы Элизабет.
— Напутственного письма? — выдохнула я.
— Да, это священная традиция Дартфордского монастыря — оставлять преемнице послание, предназначенное только для нее одной. И настоятельница Элизабет тоже написала такое письмо. Я сама видела, как она его составляла. Но сегодня утром, когда выяснилось, что наша святая начальница ушла в мир иной, завещания нигде не обнаружили. По приказанию настоятельницы Джоан кабинет несколько раз обыскали. Но письмо бесследно исчезло.
18
Я провела в Дартфорде двенадцать дней, а на тринадцатый меня попытались сосватать. Дело было так.
В четверг после обеда я, как обычно, вызвалась отнести детям Вестерли корзину с оставшейся едой. Их мать Леттис, добродушная и трудолюбивая женщина, жившая на окраине городка, долгое время была у нас в монастыре прачкой. Приблизительно за месяц до моего возвращения в Дартфорд она тяжело заболела. С каждым днем бедняжке становилось все хуже, и теперь она лежала в лазарете почти без сознания. Ее дети и раньше были в монастыре всеобщими любимцами. Теперь же они проводили здесь целые дни напролет. Непорядок, конечно, но ни у кого не хватало духу прогнать малышей.
Вот уже неделю я добровольно носила им еду: мне всегда нравилось общаться с ребятишками. Кроме того, я хоть на время избавлялась от общества монахинь, которые относились ко мне с нескрываемым осуждением. Когда епископ Гардинер в Белл-Тауэре обсуждал со мной возможность возвращения в Дартфорд, я так жаждала служить Господу именно здесь, дабы и впредь искать вместе с сестрами благодати в молитве и смирении. Я тогда как-то не думала, что хорошее отношение основывается прежде всего на доверии. Однако теперь, когда добрая настоятельница Элизабет умерла и была похоронена под алтарем Дартфордской церкви рядом со своими предшественницами, я лишилась в монастыре не только покровительницы, но и доверия.
В то самое утро, после торжественной мессы, я исповедовалась вместе с другими сестрами. Никогда еще исповедь не была для меня так мучительна. На следующий день после возвращения я тоже покаялась во всех грехах, совершенных на Смитфилде и в Тауэре. Разумеется, ни тогда, ни теперь я ничего не сказала о поручении Гардинера, хотя и понимала, что совершаю великий грех. Но, опасаясь за жизнь отца, я поклялась епископу не говорить об этом никому, включая и нашего бедного старого брата Филиппа, исполнявшего в монастыре роль капеллана и исповедника.
До чего же тяжело было в тот день у меня на душе, когда я несла детям корзину с едой. Толкнув дверь кладовки, я вышла в огород, затем прошла через сад, за которым стояли сарай и монастырская пивоварня.
— Эй! — позвала я ребятишек. — Вы где?
— Мы здесь, сестра Джоанна! — Маленькие Вестерли появились передо мной, словно призраки, возникшие прямо из кустов.
Я подняла корзинку с едой. Первым до меня добежал Гарольд — крепкий, коренастый мальчуган лет шести. Потом появилась самая младшая — проказница Марта. Ей было не больше четырех, и в руках она сжимала куклу. Последней к нам присоединилась девятилетняя Этель. Ее лицо омрачала вполне понятная грусть: девочка была достаточно взрослой, чтобы предвидеть, что вскоре их жизнь изменится к худшему.
Ребятишки с жадностью набросились на еду, а я тем временем разглядывала их: сегодня они были более чумазыми и растрепанными, чем обычно. Из спутанных волос Марты даже торчала веточка.
— Этель, когда вы в последний раз были дома? — спросила я.
Я подозревала, что ночуют они в одном из монастырских зданий неподалеку, чтобы быть поближе к матери. Спать на улице ребятишки не могли — было слишком холодно. И потом, вспомнила я, прошлой ночью шел дождь, а одежда на них была сухой.
Этель, как раз засовывавшая в рот громадный кусок хлеба, лишь пожала плечами.
— Вот что, мои дорогие, — заявила я. — Так дело не пойдет. Вы должны ночевать вместе с отцом.
— Но его никогда не бывает дома, сестра, — тоненьким голоском сказал Гарольд.
Я вопросительно посмотрела на Этель.
— Папа снова уехал в Лондон, — пробормотала она. — Он говорит, что в Дартфорде для старьевщика совсем нет работы.
Я села на пенек, посадила себе на колени Марту и попыталась вытащить веточку из ее волос. Девочка мужественно терпела, хотя я чувствовала, что ей больно. Одной рукой малышка сжимала тряпичную куклу, а другой гладила грубую ткань моего хабита. Когда мне удалось наконец вытащить веточку, она повернулась, посмотрела на меня и спросила своим звонким голоском:
— А ты выйдешь замуж за папу, когда наша мама умрет?
— Да-да! Пожалуйста! — захлопал в ладоши Гарольд. — Мы хотели тебя попросить, Джоанна! Мы так любим тебя! Пожалуйста, стань нашей новой мамой!
Я ласково погладила Марту по плечику.
— Нет, дети, — произнесла я как можно более мягко. — Вы знаете, что я всегда буду вам помогать, но замуж я выйти никак не могу. Я ведь послушница и должна жить здесь, в Дартфорде.
— Я же говорила вам, что сестра Джоанна не согласится, — сказала Этель. Но по тому, как предательски задрожала у старшей девочки нижняя губа, я поняла, что и она в душе тоже надеялась на это.
— Наш папа очень добрый, — не сдавался Гарольд.
— Я не сомневаюсь, что ваш отец — прекрасный человек, но я никогда не буду ничьей матерью или женой, — ответила я.
