Не прошло и минуты, как сестра Элеонора постучала в дверь, ведущую из клуатра, и новый привратник Грегори отпер ее. Джейкоб был спешно изгнан, как то и собиралась сделать новая настоятельница, и теперь жил в маленьком домике в Дартфорде. Грегори, высокий тридцатилетний мужчина с ухоженной бородкой, уважительно кивнул сестре Элеоноре, а нас с братом Эдмундом словно бы и не заметил.
Покои настоятельницы находились в восточном крыле, в самом конце главного коридора. Сестра Элеонора велела нам ждать в приемной на скамье, а сама поспешила завершить инспекцию монастыря.
Из покоев настоятельницы до нас доносились голоса. Поначалу тихие и неразборчивые, вскоре они стали громче, и я поняла, что один принадлежит женщине, а другой — мужчине. Вскоре стало ясно, что беседовали настоятельница Джоан и брат Ричард, причем разговор между ними шел на повышенных тонах.
— С чего вы решили, что Кромвелю можно доверять? — кричал брат Ричард. — Уж не потому ли, что он не отверг вашу взятку? Неужели вы думаете, что это спасет монастырь? О, Кромвель из числа тех, кто с улыбкой примет подношение и тут же вас раздавит. Не сомневайтесь, вы еще пожалеете, что вступили в сделку с этим человеком.
— А вы думаете, что Гардинер спасет нас? — взвизгнула настоятельница. — Тогда вы еще больший глупец. Кромвель, по крайней мере, называет вещи своими именами. Он не делает тайны из своей политики. А епископ Винчестерский — известный лицемер. Он предал всех, кто ему доверял.
Брат Эдмунд вскочил со скамьи и постучал в дверь.
Она распахнулась, и мы увидели брата Ричарда, глаза которого просто сверкали от бешенства. Они выразительно переглянулись с моим спутником, после чего брат Ричард посмотрел на меня, глубоко вздохнул и поманил нас обоих в покои настоятельницы.
20
Я последовала за братом Эдмундом. Мы оба поклонились настоятельнице и сели за большой дубовый стол, занимавший немалую часть ее кабинета. Я украдкой оглядела комнату, в которой ни разу не была после смерти настоятельницы Элизабет. Здесь не было ни книжных шкафов, ни сундуков — никакой другой мебели, кроме стола и нескольких стульев. Корону Этельстана спрятать тут негде. Во всяком случае, целиком.
— Я позвала вас обоих вот для чего, — сказала настоятельница. — В наш монастырь скоро прибудут гости.
Брат Ричард издал какой-то странный звук, словно ему невыносимо было слышать это, а затем поднялся и подошел к окну, выходящему на холмистые луга. Губы настоятельницы искривились, но она продолжила:
— Через девять дней в монастырь приезжает наш сосед лорд Честер.
— Отец сестры Кристины? — спросил брат Эдмунд.
— Верно.
Я услышала из-под стола слабое щелк-щелк-щелк. Я знала, что это такое. Настоятельница носила на запястье изящную цепочку, к которой был прикреплен шарик с экзотическими пряностями, издающими приятный запах. Сестра Агата говорила, что эти пряности специально привозят с Востока. Нервничая, настоятельница нередко постукивала шариком по цепочке.
— Лорд Честер хочет приехать в Дартфорд в День всех усопших верных. В этот вечер мы проведем, как обычно, специальную мессу, дабы почтить память умерших. На нее, конечно, не допустят посторонних. Но перед этим… — Настоятельница подняла подбородок. — Перед мессой у нас состоится поминальный пир, на который приглашены лорд Честер с женой.
Я не верила своим ушам. Пир в монастыре?! И рискнула уточнить:
— А какого рода это будет пир?
— Самый обычный, — отрезала она. — Еда, питье, музыка — все как полагается.
Мы с братом Эдмундом оба погрузились в молчание. Он был потрясен не меньше моего. Только слышно было, как щелкает шарик с благовониями.
Наконец мой спутник сказал:
— Позвольте узнать: а по какой причине мы даем этот пир?
— Ха! — Брат Ричард отвернулся от окна. — По очень простой: лорду Честеру так захотелось — вот и вся причина. А мы должны пытаться по мере сил быть в фаворе у придворного, который сам в фаворе у короля.
— Брат Ричард, — укоризненно произнесла настоятельница, — еще одно такое высказывание — и вы будете незамедлительно изгнаны из Дартфордского монастыря. Епископу Гардинеру придется подыскать для вас другое место.
Щеки ее алели, она в гневе уставилась на брата Ричарда. Тот несколько мгновений смотрел ей в глаза, а потом, подчиняясь, опустил взгляд.
— Поскольку лорд Честер — отец одной из наших сестер, его желание посетить Дартфорд вполне естественно, — продолжила настоятельница Джоан уже гораздо спокойнее. — Я полагаю, что и день посещения он тоже выбрал не случайно. Ровно год назад умер другой его ребенок — младший сын.
Я вспомнила, что в ноябре прошлого года сестра Кристина действительно получила специальное разрешение оставить монастырь на время похорон. Вернулась она тогда, погруженная в печаль, и ей потребовалось несколько недель, чтобы стать прежней — волевой и сильной.
— Чем можем быть полезны мы с сестрой Джоанной? — спросил брат Эдмунд.
— Вы должны будете исполнять музыку на поминальном пире. Мне известно, что вы играете на лютне, брат Эдмунд. А сестра Джоанна искусно владеет виуэлой — испанской гитарой.
Я была поражена тем, что настоятельнице известно о моей любви к музыке. В монастыре я играла на виуэле всего несколько раз. Я дорожила этим инструментом — мать выписала его из Испании, когда мне было двенадцать лет, и сама научила меня играть. Я взяла виуэлу с собой в монастырь, и настоятельница Элизабет поощряла мои занятия. Однако после возвращения из Тауэра я ни разу не прикасалась к виуэле. Меня тронуло, что новая настоятельница знает о моих скромных талантах.
Все тем же тихим голосом брат Эдмунд поинтересовался:
— А не будет ли для лорда Честера предпочтительнее, если он услышит игру музыкантов, знакомых с песнями, которые играют при дворе?
На это настоятельница раздраженно ответила:
— Нет, брат, для него это не будет предпочтительнее. Лорд Честер особо просил, чтобы для него играли члены монастыря.
Братья принялись обсуждать с настоятельницей наш репертуар и прочие детали. Хотя эти планы касались и меня, я не слушала, поскольку была занята совсем другим. На дальней стене в кабинете висел большой портрет. Я видела его там и раньше, когда заходила к настоятельнице Элизабет, но никогда прежде не рассматривала его так внимательно.
Резная деревянная рама была украшена переплетающимися ветками с маленькими, едва прорезавшимися листочками. Некогда яркий цвет рамы поблек, словно листья и ветки были позолочены очень давно и со временем выцвели. Но внимание мое привлек изображенный на портрете человек. Средних лет, на вид очень серьезный, даже важный. Каштановые, разделенные посредине пробором волосы ниспадают, закрывая уши. Человек на портрете был совершенно не похож ни на святого, ни на кого-либо из столь почитаемых доминиканцами знаменитых католических принцев. Он скорее напоминал одного из героев Чосера, этакого благородного рыцаря былых времен. На широкие плечи накинут темный узорчатый плащ, на груди — простой медальон. Лицо красивое, аристократическое, с тонкими чертами. Глаза взирают с холодным высокомерием. Обычно лица, выходившие из-под кисти живописцев прошлых веков, не знакомых с художественными открытиями маэстро Ганса Гольбейна, неотличимы одно от другого, но этот портрет никто не назвал бы заурядным.
