— Нет, вы сейчас отведете меня к ней, — перебил Джеффри.
— Но это против наших правил, господин Сковилл.
— Настоятельница заверила, что вы все будете помогать нам, сестра, — сказал он. — Я не хочу, чтобы кто-то из вас пообщался с этой самой сестрой Еленой, прежде чем это сделаю я. Где она сейчас?
— В гобеленной, — сказала сестра Элеонора.
— Это далеко?
Она отрицательно покачала головой.
— Тогда идемте.
Было уже поздно. Мы обычно покидали гобеленную, когда ткать при естественном свете уже становилось невозможно. Работа при свечах на ткацком станке губительна для зрения. А кроме того, правильно подобрать цвет при искусственном освещении невозможно. Но колокола еще не звали нас на молитву: вероятно, потому, что люди из Рочестера, задававшие вопросы, задерживали настоятельницу. А потому сестра Елена, возможно, все еще оставалась в гобеленной. К тому же именно в этой комнате она чувствовала себя безопаснее всего.
Сестра Елена и в самом деле была там, когда мы все вошли: сидела в одиночестве за ткацким станком. Она смущенно встала, держа в руках множество катушек с изысканными шелковыми и шерстяными нитями, которые присылали нам из Брюсселя.
— Сестра Елена, у меня к вам несколько вопросов касательно того гобелена, что висел на стене во время поминального пира, — объявил Джеффри.
Она застонала — это был жуткий, гортанный звук — и попятилась в угол, уронив все свои катушки.
Сестра Элеонора первой бросилась к ней:
— Не тревожьтесь, сестра. Прошу вас. Все будет хорошо.
Сестра Елена согнулась, ухватившись за грудь.
— Ей плохо! — выкрикнула сестра Агата, видя, что бедняжка рухнула на пол.
— Позовите брата Эдмунда, — приказала сестра Элеонора начальнице послушниц.
Я опустилась рядом с ней на колени — сестра Елена корчилась от боли. Она задыхалась; ее глаза, смотревшие то на меня, то на сестру Элеонору, обезумели от ужаса. Казалось, прошла целая вечность — а может быть, всего одна минута, — прежде чем она успокоилась, веки ее закрылись. Я положила ее голову себе на колени, погладила влажный лоб.
— Ах, сестра Елена, сестра Елена, — сказала я, чуть не плача.
Она не ответила.
В комнату вбежал брат Эдмунд. Он пощупал ее запястье, горло, потом поднял веки. Джеффри внимательно наблюдал за ним от двери.
— Мы должны отнести ее в лазарет, — сказал лекарь.
— Я вам помогу, — вызвался Джеффри.
Они оценивающе посмотрели друг на друга, потом брат Эдмунд кивнул:
— Спасибо, сэр.
Они вдвоем понесли сестру Елену, держась за противоположные концы длинного стола, на который ее положили. Зрелище это — вынос находящейся на грани смерти монахини по коридорам — было донельзя скорбное. Сестры вскрикивали, крестились при виде нас, а многие из них прошли в лазарет, чтобы быть рядом. Некоторые говорили, что обратили внимание на сестру Елену еще раньше: она ходила по монастырю, взволнованная, явно не в себе. Брат Эдмунд в конце концов вынужден был попросить всех соблюдать тишину, потому что разговоры отвлекали его. Из угла за всем этим с тревогой наблюдала сестра Винифред.
Мы договорились ночью по очереди дежурить при сестре Елене и сестре Винифред. Я должна была прийти в лазарет через два часа после полуночной молитвы.
— Молодые сильнее, они легче выносят недосып, — решила сестра Агата.
Я отправилась в трапезную на ужин и с удивлением увидела за столом для послушниц сестру Кристину.
— Маму отвезли домой, — объяснила моя подруга.
— Как она? — спросила я.
Сестра Кристина покачала головой:
— Чувствует себя совершенно потерянной. Она ведь тридцать лет прожила, целиком подчиняясь воле отца.
— А вы сами как? — Я положила руку ей на плечо, показавшееся мне необыкновенно твердым.
— За ответами на все вопросы я обращаюсь к Господу, — горячо сказала она. — Он должен наставить нас.
В конце ужина к нам бочком подсела сестра Агата:
— Верно ли, что из Лондона приехала целая депутация, чтобы поговорить с вашей матерью и мировым судьей?
Сестра Кристина неохотно кивнула:
— Да, когда до них дошло известие о смерти отца, приехали люди от двора, из королевского совета.
— Они не пытались взять ход расследования в свои руки? Правда ли, что произошла ссора?
— Я не следила за этим, поскольку была занята: молилась и утешала мать, которая находилась в плачевном состоянии, — резко ответила Кристина, и сестра Агата поспешила прочь.
По окончании последней службы мы с сестрой Кристиной поднялись по лестнице в спальню. Я собиралась лечь, не снимая хабита, и немного отдохнуть, чтобы потом по мере сил помочь брату Эдмунду.
Вытянувшись на постели поверх одеяла, я почувствовала, как что-то упирается мне в живот. Я стащила одеяло и увидела сложенный и запечатанный лист бумаги.
Я сломала печать, видя, как сестра Кристина в своем углу готовится ко сну. На вершине листа было нацарапано всего одно предложение: «Найдите гобелен Говардов». Подписи не было.
Я снова сложила бумагу и засунула ее под подушку, чувствуя, как забилось мое сердце. Должна ли я отдать эту записку судье Кэмпиону? Поначалу мне показалось, что это наилучшее решение, но потом я отвергла его. Если тот, кто ее написал, хотел, чтобы эта информация попала прямо к следователям, то зачем было подсовывать бумагу мне? Нет, видимо, у человека, оставившего эту записку, кто бы он ни был, имелись веские основания поступить именно так.
Чутье подсказывало мне, что автор этого послания — сестра Елена. Там говорилось о гобелене — это раз. Она пыталась заговорить со мной сегодня днем, но нас прервали, — это два. И наконец, другие сестры видели, как она, взволнованная, ходила по монастырю, — это три. Вероятно, сестра Елена раздобыла бумагу и перо, написала эту записку и подсунула ее мне в постель.
Не могу сказать, что я обрадовалась. Указание найти старый гобелен, предположительно сотканный в Дартфорде, не вызывало у меня энтузиазма. И что это за Говарды такие? Скорее всего, это фамилия семейства, купившего у монастыря гобелен. Ну и каким образом я могла проводить такие розыски? А если даже я и найду упомянутый гобелен, то что это даст?
Так я и лежала в расстроенных чувствах, пока сестра Рейчел не потрясла меня за плечо.
— Просыпайтесь. Ваша очередь дежурить в лазарете, — сказала она.
Я не стала ей говорить, что не спала ни минуты, а встала и последовала за ней по лестнице, пряча в рукаве записку.
— В вашей помощи нет необходимости, — заявил брат Эдмунд, увидев меня. — Они обе успокоились, так что я вполне справлюсь сам. Идите отдыхать.
