Из будки тюремной приемной он вышел с двумя не принятыми кулями под мышками. В эту минуту он поклялся себе, что обязательно вызволит Ольгу и ее родителей (в их порядочности Нефедов ни на минуту не сомневался) из тюрьмы во что бы то ни стало. Если потребуется — дойдет до Берии и Даже до самого Сталина. Но уедет из Москвы только вместе с невестой.
По дороге Нефедову попалась одна из редких в Москве Действующих церквей. Борис вошел в храм и сразу направился к батюшке:
— Святой отец, примите для своих прихожан, для тех, кто нуждается; и помолитесь за людей, которым предназначались эти продукты и вещи….
* * *
Первые два десятилетия советской власти скромность и аскетизм считались непременными добродетелями истинных большевиков. Конечно, ничто человеческое не было чуждо новым хозяевам страны. И московские руководители, и уездные секретари комитетов партии не готовы были ждать светлого коммунистического будущего, ограничивая себя в настоящем. Правда, в эпоху военного коммунизма, когда в стране свирепствовали голод и разруха, открыто сибаритствовать соратники Ильича стеснялись. Поэтому обильно отмечали всевозможные революционные праздники и юбилеи соратников в узком кругу — за высокими заборами правительственных дач и особняков, специально предназначенных для таких приемов. В советские годы тайно ходил такой анекдот. По Кремлю идет Ленин. И вдруг видит в окно, что его соратники пируют за роскошным столом. «И это профессиональные революционеры! — возмущается Ильич. — Тоже мне — старые подпольщики! Шторы не могли задернуть».
Не умея ловко прикрыть собственное гурманство и склонность к роскошной жизни, можно было запросто расстаться с партбилетом, а значит, и с надеждой на продолжение сладкой жизни. Бдительные радетели революционной нравственности из Наркомата рабоче-крестьянской инспекции (НКРКИ) периодически выявляли среди однопартийцев подобных перерожденцев и публично подвергали их остракизму. В 1926 году генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин лично на заседании Совнаркома занимался рассмотрением «банкетного вопроса» и предложил снять ответственного сотрудника советского полпредства в Риге с работы за то, что устроенный им в честь очередной годовщины октябрьского переворота банкет был роскошен до неприличия.
Впрочем, через десять лет сам Сталин начал возрождать традицию пышных приемов по образцу проводившихся в императорской России. К этому времени большая часть старых партийцев уже лежала в расстрельных ямах, а те, что пока еще оставались живы, были так запуганы, что не смели слова сказать поперек воли вождя, так что с ними спокойно можно было не считаться.
Величественные приемы конца тридцатых годов в кремлевских парадных залах с вышколенными официантами, кулинарным изобилием, хрусталем и фарфором на столах явились предтечей будущего послевоенного громоздко-величественного сталинского ампира с его знаменитыми высотками из мрамора и гранита, шикарными лимузинами, золотым шитьем, аксельбантами и эполетами на генеральских мундирах и т. д.
На один из таких кремлевских приемов, в честь отличившихся в Испании моряков, летчиков и танкистов. Нефедов и был приглашен. Правила рассадки были достаточно жесткими. И хотя приказ о производстве капитана Нефедова в полковники еще не вышел и звезду Героя он должен был получить только через несколько недель, встретивший Бориса распорядитель усадил его за стол между майором и комбригом.
Со своего места Борис хорошо видел всех высших руководителей страны; слушал речь Сталина о международном положении и роли СССР в мировой политике…
С банкета Борис выходил в компании двух знакомых летчиков и еще двоих отличных ребят, один из которых был моряком, а другой артиллеристом. Все было организовано на высшем уровне. Недалеко от выхода из здания стояли специальные наблюдающие, которые быстренько брали под белые Ручки тех, кто перебрал со спиртным, и вели к машинам, которые развозили не рассчитавших силы вояк по казармам и гостиницам. Борис и его товарищи до такого состояния не дошли и собирались еще пройтись по Красной площади, погулять по вечерней Москве, а потом без оглядки на начальство отметить возвращение на Родину и помянуть погибших товарищей в каком-нибудь ресторане.
— Товарищи командиры, — вдруг обратился к ним один из наблюдающих за порядком штатских. — Не возьмете с собой танкиста? Он малость перебрал с заправкой, а в гостиницу ехать не желает.
Тот, о ком шла речь, стоял тут же неподалеку, слегка поддерживаемый за локоток заботливым служивым. Чем-то этот человек сразу вызвал в Борисе необъяснимую антипатию. Это был грузный человек с полным, словно набухшим лицом, плоским носом и тяжелым мутным взглядом.
— А что, ребята, действительно, возьмем танкиста на буксир, — весело отозвался на просьбу штатского моряк. — На свежем воздухе ему быстро башню проветрит. Наши своих не бросают!
Тут же состоялась передача майора. Он хоть и был изрядно пьян и с трудом держался на ногах, но вел себя вполне в рамках приличия и даже, икнув, обратился поочередно, сперва к прежним, а затем и к новым опекунам:
— Б-благодарю за службу! Салют, камарадос!
— Сразу видно, наш человек — «испанец»! — засмеялся артиллерист.
По дороге танкист и в самом деле заметно протрезвел и быстро перестал быть обузой своим спутникам. Новым товарищам он представился по фамилии Смирнов.
* * *
Это была прекрасная прогулка. Уже на Красной площади москвичи окружили группу военных с новенькими орденами на парадных френчах, стали задавать вопросы. Награды в то время были большой редкостью. А практически все участники боев в Испании имели «Красное Знамя» или «Красную Звезду». Один из спутников Бориса, тоже летчик, только бомбардировочной авиации, должен был скоро вместе с Нефедовым получать из рук Калинина Золотую Звезду Героя Советского Союза. Пока же на груди Бориса красовался загадочный иностранный орден. Еще в мадридском госпитале Борис получил из рук командующего авиацией Испанской Республики Игнасо Идальго де Сиснероса высшую награду республиканцев — орден «Лавры Мадрида».
Столь повышенное внимание со стороны незнакомых людей немного смущало Нефедова. Но он приветливо и насколько возможно искренне отвечал на обращенные к нему многочисленные вопросы. Бориса удивляло, что людей интересует не только, что за орден красуется на его груди и за какой подвиг он его получил. Случайные прохожие хотели знать, что он за человек и чем живет. Такие как Нефедов — молодые «сталинские соколы», успевшие в свои 25 лет уже понюхать пороху, автоматически становились для народа кумирами и образцами для подражания. Борис видел, как внимательно слушают его даже убеленные сединами мудрецы, будто он знал про жизнь нечто такое, чего не ведают они. Это была высокая честь, и она ко многому обязывала. Молодой летчик высказывал свое мнение, когда его спрашивали: «Будет ли война и с кем?»; убеждал собеседников, что Красная армия достаточно сильна, чтобы дать отпор любому агрессору. Но при этом активно не соглашался с горластым умником в интеллигентской шляпе, который пытался убедить всех, что войны нам бояться нечего, так как мировой пролетариат сразу ударит в спину собственным буржуям и поможет СССР одержать быструю победу на чужой территории.
