И все это время Нефедов продолжал наводить справки о своей невесте, отказываясь верить Артуру Тюхису. Для этого Борис использовал все свои связи в штабе ВВС, руководстве авиапромышленности. И каждый раз информация о печальной судьбе семьи Тэсс подтверждалась. И все-таки что-то мешало Борису окончательно поверить в то, что Ольги больше нет на свете.
* * *
Несмотря на новую работу, в Борисе продолжал жить боевой летчик. Ему удалось добиться от руководства разрешения лично перегнать в район Халхин-Гола опытную машину, предназначенную для войсковых испытаний в боевых условиях. Вооруженный конфликт с Японией был в самом разгаре. Сам по себе перелет получился рекордным. Это оказалось очень кстати, так как можно было испытать новую машину в разных климатических условиях. Маршрут пролегал над горами, степями и пустынями. Но в итоге самолет показал себя с наилучшей стороны.
В Монголии Борис повстречал многих своих товарищей по Испании. Незадолго до его прилета на Халхин-Гол из Москвы прибыла группа летчиков-асов во главе с заместителем начальника ВВС РККА Яковом Смушкевичем. Фронтовые друзья, как положено, отметили встречу. В разговоре Борис почувствовал, что награжденные золотыми звездами Героев и высокими чинами товарищи искренне сочувствуют ему, считая неудачником. Но сам Борис себя таковым не ощущал. Больше всего ему нравилось летать, и он имел такую возможность. А если бы еще была жива Ольга, то он мог бы считать себя самым счастливым человеком на свете…
* * *
Вообще-то у Бориса был приказ начальства передать пригнанный в Монголию самолет армейскому летчику и первым же военно-транспортным бортом возвратиться обратно в Москву. Но разве он мог удержаться от соблазна сделать несколько боевых вылетов! Уже вторая его «прогулка» на передовую стала легендой. Дело было так: Борис возвращался от линии фронта, где его внезапное появление рядом с группой атакованных японцами советских бомбардировщиков спасло жизни нескольким экипажам СБ.
[139]
Впереди появился аэродром. Борис выпустил посадочные щитки, затем шасси и шел по глиссаде,
[140]
когда его внезапно атаковали выскочившие из-за облаков пять японских истребителей «Накадзима». Кодекс самурая требовал наказать убийцу командира японской авиагруппы.
Японцы торжествовали. Их было пятеро, а русский — один. К тому же он выпустил шасси и потерял скорость. Охотники по очереди расстреливали краснозвездную машину. Накануне японцы точно так же расправились с заходящим на посадку И-15. Его молодой пилот, растерявшись, стал искать спасения на земле — под огнем продолжал снижаться по прямой, спрятав голову за бронеспинку. Пока взлетело дежурное звено «ишачков», вражеских истребителей и след простыл, а в начале взлетной полосы пылал сбитый И-15 со своим пилотом внутри.
Но Борис был опытным бойцом и понимал, что от противника ему не уйти. Пытаться быстрее достигнуть земли, значит, обезоружить себя, стать мишенью. Пилот-истребитель обязан обладать таким качеством, как боевитость, иначе он обречен быть убитым в первой же серьезной переделке. Впрочем, Борис не рассуждал и не настраивался специально на подвиг. В бою заниматься самоанализом некогда, мысль работает импульсами: возникла проблема — мгновенно оцени ситуацию и действуй. Приняв же решение, — каким бы неудачным оно не было, — сосредоточься только на нем, как на единственно правильном. Колебания в ситуации скоротечного воздушного боя, когда жить тебе или погибнуть, — определяются долями секунды, смерти подобно…
Борис бросил самолет вправо-влево. Но все равно в него попали. При подаче газа машину стало судорожно трясти, мотор работал рывками. Тогда Борис резко развернул теряющую скорость машину в сторону противника и выпустил по нему для острастки весь боекомплект подвешенных у него под крыльями неуправляемых реактивных снарядов — «эрэсов». Это было экспериментальное оружие, эффективность которого только проверялась. Но залп получился фантастически удачным. Сразу три японских истребителя, объятые пламенем, рухнули у границы летного поля. Два уцелевших «Накадзима» в панике рванули прочь от страшного «дракона», умеющего изрыгать огонь.
Так как японские самолеты упали рядом с аэродромом, летчики и техники истребительного авиаполка ходили к ним целыми экскурсиями. Особенно полезно было молодым пилотам своими глазами увидеть, что врага можно сбивать. Полковые летчики преподнесли Борису в качестве сувенира офицерский меч, найденный в обломках одного из сбитых им истребителей. Это была не дешевая фабричная штамповка, а старинный самурайский меч ручной ковки. Только его деревянные ножны немного подпортил огонь. Но все равно вещь была уникальной и могла долго служить великолепным напоминаем о впечатляющей победе. Тем не менее, когда в степи за аэродромом закапывали останки тех, кого Нефедов так эффектно сбил, Борис положил свой трофей в одну из ям — в знак уважения к противнику…
На следующий день вечером Нефедова нашел Смушкевич. Среди советских летчиков в Монголии только и говорили, что об удивительном выстреле какого-то «командировочного штатского» (вне полетов Борис ходил в гражданской одежде, тогда как, в отличие от Испании, в Монголии советские военнослужащие не скрывали своей формы и знаков различия).
— Ну и счастливчик ты, Анархист! — обнял товарища комкор, и предупредил: — Учти, орел: орден мой, стаканы и водка — твои.
Так Нефедов получил второй орден Красного Знамени. За эту командировку он удостоился еще одной награды — от монгольского командования. Случилось так, что ему удалось ликвидировать угрозу прорыва фронта. Это случилось за день до отлета Бориса в Москву. Командировочный уже паковал вещи. К нему в бытовку зашел чем-то обеспокоенный командир истребительного полка:
— Послушай, Борис. Я знаю, что на твоем самолете есть дополнительные подвесные топливные баки. Да и разведчик ты опытный. А у меня один молодняк — только после училищ. Сделай одолжение: слетай напоследок на разведку.
Нефедов довольно быстро обнаружил вражеский кавалерийский корпус. Японцы шли в парадных колоннах с духовым оркестром и распущенными знаменами. Теперь можно было возвращаться с докладом на аэродром. Но уж больно Бориса задела наглость самураев, среди бела дня марширующих по голой степи. Надо было наказать их за самоуверенность и презрение к противнику.
Целый день Борис гонял неприятельских конников: пускал в батальонные порядки реактивные снаряды, затем на бреющем расстреливал из пулеметов. Когда заканчивались боеприпасы — снижался еще ниже и рубил всадников винтом пропеллера. Точно так же в 1927 году отец Бориса карал басмачей Джунаид-Хана.
Раз за разом Нефедов возвращался на аэродром, чтобы заправить машину, взять новый боекомплект, напиться воды — и снова вылетал «косить кавалерию». Занимающиеся подготовкой самолета к очередному вылету механики с ужасом смотрели на погнутый и зазубренный во многих местах пропеллер. Помимо крови на нем оставались фрагменты человеческих тел.
