Борис вспомнил, как однажды инструктор шутливо признался способному ученику после одной такой совместной «охоты»:
— Мне иногда бывает жаль, что вы служите в иностранной армии: из нас двоих получилась бы отличная пара бандитов-головорезов!
Эти воспоминания стремительно пронеслись в голове Бориса. Между тем все присутствовавшие при убийстве достали пистолеты. Каждый по очереди делал несколько выстрелов в лежащее на земле тело и таким образом как бы становился соучастником преступления. Теперь можно было не опасаться, что после возвращения в Европу кто-то решит выдать полиции истинного убийцу Тейлора. Когда очередь дошла до Нефёдова, какой-то бритый детина протянул ему пистолет.
— Я не стану стрелять! — отрезал Борис.
Естественно, этим заявлением Нефёдов поставил себя в крайне опасное положение. Незнакомца тут же взяли в кольцо. Никто не знал, кто он такой. Несговорчивый, упрямый. Подозрительный тип!
— Если не сделаете, что вам сказано, отправитесь вслед за ним, — пригрозил один из наёмников, ткнув ботинком труп.
Хан растолкал обступивших Бориса людей и бросился к нему с радостным криком:
— Дружище, Йозеф!
Далее была разыграна великолепная по актёрскому исполнению театральная сценка. Светясь от радости, Макс тряс Бориса в объятиях, рассказывал для публики, как он рад встретить своего старого фронтового товарища ещё по легиону «Кондор». По-свойски тыча Нефёдову пальцем в грудь, немец пояснял, оглядываясь на своих парней:
— Вы даже представить себе не можете, какой это славный вояка, а товарищ какой!
Хан немедленно поручился за Бориса. Этого было достаточно. Все стали расходиться. Возле самолёта остались лишь двое мужчин. И хотя один из них на целую голову возвышался над собеседником, это был разговор равных.
— Ну, здравствуй, Борис, — Хан «сменил пластинку»: теперь, когда не требовалось разыгрывать комедию, притворяясь старым другом, он выглядел скорее неприятно удивлённым, чем обрадованным свиданием со своим бывшим курсантом. Похоже, ему было неприятно, что старый приятель стал свидетелем внутренней кровавой разборки. — Как тебя занесло в это проклятое место? — поинтересовался командир наёмников. — Чтобы приехать сюда по доброй воле, нужен действительно серьёзный мотив.
Борис едва заметно ухмыльнулся и пояснил, что устал жить на скромную пенсию и потому решил тряхнуть стариной. Хан понимающе кивнул, подтвердив, что ему нужны хорошие лётчики, вот только работу он может предложить с определённой спецификой:
— Придётся лить напалм и химические реагенты на мирные деревни, расстреливать с бреющего полёта женщин, детей, стариков. Надеюсь, тебя это не смущает?
У Нефёдова желваки заходили на угловатых скулах. Ироничное настроение с него как ветром сдуло. Борис ответил очень серьёзно:
— Я постараюсь делать своё дело чистыми руками. А насчёт остального… Я солдат. Но всегда воевал за идею. Настало время попробовать заработать своим ремеслом, чтобы было с чем встретить старость. Надеюсь, у вас хотя бы хорошо платят?
Хан, прищурившись, разглядывал человека, которого всегда уважал за данный Богом талант лётчика и настоящий мужской характер.
— Как говорят у вас в России, «может, хватит Ваньку валять». Хоть мы и не виделись много лет, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты здесь из-за денег.
«А вот я тебя не узнаю! — захотелось в этот момент откровенно признаться Борису. — Офицер, к какой бы армии он ни принадлежал, никогда не должен унижаться до собственноручной бесчестной расправы над подчинённым».
Так случилось, что во всех войнах, в которых им пришлось участвовать, они были врагами. Тем не менее для Бориса Хан всегда оставался одним из учителей, сформировавших его как личность. Поэтому Нефёдову было крайне неприятно пережить очередное разочарование в нём. Хотя он и понимал, что многолетняя служба гитлеровскому режиму не могла не оставить в характере старого германского лётчика свой тёмный след. Да и психология наёмника кардинально отличается от менталитета армейского офицера. Военный вождь полукриминального войска обязан обладать качествами жестокого и, если нужно, бесчестного к своим врагам пиратского капитана, иначе ему не удержать своих «джентльменов удачи» в повиновении.
В любом случае оставалось принимать этого человека таким, какой он есть. Без помощи Хана Нефёдов не мог обойтись в поисках сына. А для того, чтобы объяснить ему истинную причину приезда и сделать своим союзником, Борис сперва напомнил немцу об одной прошлой истории:
— Когда-то я помог твоей невесте вытащить тебя из места похуже, чем этот «курорт». И твоя девушка готова была ради тебя даже ехать в Сибирь, которую вы, немцы, считаете адом.
Хан понимающе покачал головой.
— Тогда это действительно серьёзный повод, чтобы оказаться здесь.
Бориса обнадёжило и обрадовало, что имеющий в этих краях сильный вес наёмник не ищет причин, чтобы отказать ему в помощи. Повеселев, Нефёдов даже позволил себе отпустить совсем не дипломатичную шутку в адрес представителя некогда могущественных ВВС поверженного Третьего рейха:
— Нет, Макс, что бы ты ни говорил, но Африка — не самое худшее место, где нам с тобою приходилось бывать: против лихорадки существуют прививки, а к климату я уже почти привык. По-моему, зимой 1943 года под Сталинградом было пострашней, а? Впрочем, вам, истребителям, тогда не так сильно досталось от нас, как пилотам транспортных «Юнкерсов», которые пытались по приказу Геринга организовать воздушный мост между окружённой армией фельдмаршала Паульса и Большой землёй.
Хан натянуто краешками губ улыбнулся бывшему противнику по Восточному фронту, но мысли его сейчас были совсем о другом. Нефёдов всколыхнул в его памяти болезненные воспоминания.
В самом конце войны в Корее завербовавшегося в американские ВВС бывшего полковника Люфтваффе сбили. Раненный, он попал в плен — вначале к северокорейцам, а те после нескольких допросов передали лётчика русским.
Всего через 98 дней после того, как истребитель Хана срезала пушечная очередь МиГ-15, состоялось подписание мирного договора, и вскоре начался обмен военнопленными. Но бывший гитлеровский ас, поступивший на службу к американским агрессорам, не мог рассчитывать, что с ним поступят как с обычным военнопленным. Все документальные доказательства того, что он не погиб при крушении своего «Сейбра», а успел катапультироваться и был живым захвачен солдатами противника, были надёжно похоронены в секретных архивах.
Пленника немного подлечили и вывезли в СССР. Около года его продержали на Лубянке. Всё это время лётчика таскали на допросы, которые могли продолжаться целую ночь. В камере-одиночке Макс быстро почувствовал себя «железной маской». Он содержался в особой тюрьме МГБ под русской фамилией Бочкарёв. Ему не полагались свидания и передачи. Он был лишён возможности подать о себе весточку родным, чтобы хотя бы сообщить им, что жив.
Когда из пленника выжали все необходимые сведения, его осудили на четверть века каторжных работ и отправили в ГУЛАГ. Причём суд проходил без участия адвоката, прямо на территории тюрьмы. Хана завели в небольшую комнату и поставили перед покрытым кумачом столом, за которым под огромным портретом Сталина восседали трое офицеров госбезопасности. Тот, что сидел в центре, сразу зачитал «гражданину Бочкарёву» приговор. Узник готовился к тому, что его обвинят в военных преступлениях, в контрреволюции, в чём угодно, но никак не в порче социалистического имущества! Его, потомственного аристократа, полковника ВВС, имеющего на счету полтораста сбитых русских самолётов, осудили по той же статье, что и какого-нибудь русского забулдыгу-колхозника, утопившего по пьяной лавочке свой трактор в окрестном пруду!
